Книга про Иваново (город incognito)

Бастракову важно быть понятым: и собой, и читателем, – важно быть порядочным, цельным, совестливым, любое дело довести до ума. В пику соблазнительным, модернистским клише он любит и поэтизирует прозу жизни и здравый смысл. Горизонт, конечно, манит, но важнее представляются повседневные мужские дела: работа, отдых (ибо отдых тоже дело!), порядок в доме, мир и дружба в семье. Работать, читать, зарабатывать на хлеб насущный, любить жену – так все и складывается, вот и горизонт – чего за ним бегать?

Бастраков сознательно уходит от традиции, гласящей, что Поэт – это Пуп Земли, некая обособленная, экзотическая фигура, возвышающаяся над всеми и в своих апофеозах недоступная пониманию «серого большинства». Бастракову это чуждо, однако, пропагандируя банальные вещи, он это делает далеко не банально:

Это сокола клекот ли? Кредиторов ли праведный ропот?
Отчего-то в стране пропадает желанье работать,
Брать киянку какую, зубило какое, долбило,
И долбить, и киянить, и зубить, чтобы весело было.

Свободная от навязчивой богемной болтовни поэзия Бастракова только кажется консервативной. На самом деле она человечна и поэтому современна ничуть не меньше, чем модный верлибр. Просто Бастраков идет по другой, далекой от европеизированного мейнстрима дороге и мимоходом напоминает, что, кроме Волохонского и Рембо, были еще и другие вершины: Николай Некрасов, Николай Заболоцкий, Георгий Иванов. Так он и пишет, чуждаясь постмодернистских вывертов, проверяя зачарованную правду поэзии правдой жизни – и они совпадают.

Удивительнее всего, что совпадают они и у другого ивановского поэта – Станислава Кузнецова, который выбрал себе принципиально иной жизненный жребий и о себе говорит: «Я с семнадцати лет помираю – никак не помру», а в следующий раз равнодушно признается: «Я давно подох». Это старый пират, декадент поневоле, ивановский Верлен, тунеядец и пьяница. В свои шестьдесят он разбитый и больной. Смотришь на него – живого места в человеке не осталось, а стихи есть. В них он вложил все лучшее, что в нем было:

Эх ты, цветик-семицветик,
Сказочный цветок.
Кто найдет тебя, кто встретит,
Вырвет с корнем кто?

На свою, чужую ль дочку

Израсходует?
Лепесток за лепесточком
Или с ходу все?

Разговор о современной поэзии в Иванове будет неполным, если забыть о Марине Москалевой. Она пишет стихи на самые избитые, казалось бы, «женские» темы: любовь, измена, новая влюбленность, одиночество, глупость, ревность, печаль. Тысячи женщин пишут про это – про такие «трафаретные» ситуации и чувства; пишут примерно теми же размерами, словами и рифмами, а возможно даже мыслями, что и Москалева, но при этом у Марины получается сказать больше, выразительнее, образнее, чем у других. Легко быть оригинальным, оригинальничая, изобретая луноходы, а попробуй сварить борщ, но так, чтоб самый вкусный из всех борщей, – это тоже открытие. Марина Москалева пишет про любовь, как, наверное, хотела бы высказаться о ней каждая женщина, но только у одних выходит рукоделие, а у других – искусство. У Марины – искусство, и если «литературный критик Бог» и вправду есть, он о ней даст положительную рецензию:

Она его любила, а он ее оставил.
Истории похожи, но у каждого свое.
И может, с днем рожденья ее он не поздравил,
А может, он поздравил, но только не ее.

И вот она, короче, решила отравиться.

И напилась таблеток и села на кровать.
Но это, блин, не повод, чтобы на ней жениться.
И даже, блин, не повод ее поцеловать.

Тогда она с досады пошла топиться в реку.

Зимой в реке топиться – проблема, если что.
И никаких там раков. И никаких там греков.
Нет лебедя, есть щуки. Но это все не то.

Вот так они и жили. А он любил другую,

А он писал ей письма и в ящике хранил.
Она в окно смотрела, смеясь или тоскуя.
И не подозревала, что он ее любил.

А что всего грустнее – у них родились дети.

Не общие, а просто – у каждого свои.
И им несладко тоже потом жилось на свете,
Поскольку просто дети – не дети по любви.