Книга про Иваново (город incognito)

Подобные люди себя не афишируют и редко заботятся о своей популярности: игнорируют соцсети, не тусуются в клубах, не мелькают в новостях, не светятся на презентациях, – существуют отдельно. Большинству ивановцев их фамилии неизвестны: андеграунд есть андеграунд, вещь непубличная. Как и цыганский табор, он не на замке и двери открыты, но туда не позовут, не потащат за уши, как пенсионеров на очередные выборы, – кому надо, придет: прочитает, узнает, сделает выводы, попробует что-то придумать сам.

ГОРОД-ЗАГАДКА, ИЛИ 1000 ИСТОРИЙ. БЛОК 3

Ночь говорит

Кап-кап – ночью звуки объемней, и капающая на кухне из-под крана вода говорит не о том, что кран плохо завернули.

Ночь говорит.

Квартира как чужая, темнота меняет очертания предметов – другая нагота, другое тело. Другие мысли.

Воздух натянулся, силуэт алоэ на окне зазубрился, с улицы падает тусклый свет от фонаря на складе, но он ни с чем не борется (а только тревожит) и такая же часть ночи, как собственно ночь, хотя он и свет.

Жизнь – вещество. В нее проваливаешься, как в реку Смородину, и плывешь без берегов.

Из трясины расту.

Утром эти мысли покажутся бредом, но это не бред, всему свое место.

Жертвоприношение

– Так нельзя, – говорю я Юльке.

– Почему?

– Нельзя любить человека и одновременно плевать на него.

Она укладывает ножку на ножку с твердой уверенностью, что с такими ножками можно что угодно.

– Я его не держу. Он взрослый человек – пусть определяется, что ему важнее. Я не виновата, что не хочу становиться другой. Я могла бы быть лесбиянкой, наркоманкой… кто бы мне запретил? Как твоя парикмахерша?

В ответ я сделал неопределенное лицо:

– Не могу сформулировать.

– А ты ей сказал?

– Нет.

– Вот видишь… – с такой интонацией, как будто это дополнительный аргумент в нашем споре о Леше.

– Но Лешка ломается. Из-за тебя. А из‐за меня никто не ломается.

– Так поломаны уже все. – Она придвинула пепельницу. – Ты же не думаешь, что я нарочно причиняю ему боль? Просто если он сейчас со мной не сможет, то никогда не сможет. Пусть выбирает.

Я пожал плечами. В конце концов, жизнь не может быть толковой – это люди придумали, чтоб им спокойнее жилось.

– Выключи музыку.

Русская школа

У каждого человека в жизни был (или есть) свой крен – чаще плохой, иногда безобидный, – и только в особенных, редких случаях крен плодотворный.

Расскажу как раз про такой редкий случай. Один мой товарищ, Сережка Рожков, больше всего на свете любил путешествовать. Где он только не был – и на Памире, и на Камчатке, и на берегах Иссык-Куля, и на берегах Ганга. И покорял Эльбрус, и в шиверах Карелии тоже отличился – экипаж его катамарана «Задумчивый» к концу каждого дня был мертвецки пьян, как банда пиратов, но эти «пираты» выбирали самые опасные пороги, где другие трусили и обтаскивали катамараны по берегу, а рожковские шли напролом, даже не пристегиваясь, без сучка и задоринки.

– Ура капитану! – вопил экипаж, задравши вверх весла и чокаясь ими бесшабашно и радостно, как за минуту до этого железными кружками с разбавленным спиртом (на закуску срочно расшелушивали чеснок или передавали друг другу печенье).

Минувшим летом мы с Сережкой Рожковым поехали в Румынию, ее горную часть, к вершине Ому. Пейзаж, конечно, зрелищный – камни и небо, высота вниз стекает: с узкой тропинки чуть оступился, и ищи-свищи – покатишься вниз полторы тысячи метров. Скалы – черные и зазубренные, как развалины рыцарских замков. В них сквозят ветра и клубятся туманы.

Спустившись с гор, мы направились в Рышнов по наезженной грунтовке. Шли долго и по жаре. Впереди показался деревянный мост, половину которого загородила цыганская телега. Задним колесом она провалилась в зазор между досками и основательно застряла. Видимо, это случилось давно, потому что цыгане успели развести на обочине костер и пекли на углях початки желтой кукурузы.

Старшему мальчишке было лет двенадцать, и ни сил, ни опыта, чтоб исправить положение, у него еще не было. Пожилая цыганка, увидев нас, поправила косынку и пошла навстречу, на ходу начиная уже что-то говорить. Мы не поняли ни слова.

Рожков нахмурился – цыган он не любил, но тут остановился.

– Не поможет, что ль, никто? – спросил он старуху.

Она кивнула, словно знала по-русски. Он сбросил рюкзак, показал цыганенку, чтобы тот сел на лошадь, а сам схватился за задний край телеги, поднажал, поднапрягся, я тоже подключился, лошадь налегла, и колесо освободилось.

Цыгане загалдели, как стая сорок. Они довезли нас до самого Рышнова. Запомнилось все – и мимика старой цыганки, и рыжая лошадь, и то, что сзади к телеге были прикручены автомобильные номера.

Вечером Рожков говорил о цыганах в следующем духе:

– Терпеть их не могу. Мы в Иванове их били.

– Ну и как они дерутся?

– По-бабьи они дерутся – ничего не умеют, руками больше машут.

– Зачем тогда помог, если так к ним относишься?