Он и сам не заметил, как пересек Лосиную поляну с рядами молодых елей, которые он помнил ростом ниже себя – зелеными карлицами, и с облетевшим малинником, обогнул бывший пруд (ныне – стиснутое болотце, прячущееся в елках) и вышел к ЛЭП.
В стороне стучал дятел, но, наверное, не звук, а скорее инстинкт или неясное колебание в насыщенном лесном воздухе заставило его повернуть назад голову и увидеть, как огромное рогатое животное перебегает просеку как раз в том месте, где он сам находился минуту назад, – под натянутыми проводами, на фоне вышки, похожей на недоросшую Эйфелеву башню.
Лося уже не было, но Олег до сих пор находился в шлейфе, продолжая испытывать не радость, не удивление, а какое-то яркое интимное переживание, никак не связанное ни с чем в его жизни, но при этом прекрасное само по себе.
Словно ему встретился снежный человек или Серафим Саровский!
Он пытался переварить, как будто по слогам: «Ни-кто – ни-когда – не видел – лосей на Лосиной поляне», – и, забыв, что утро и, может быть, некстати, он набрал кадровичке.
– Лось, неужели? Я еще сплю… – запротестовала она с ходу, но слабо, разнеженно, таким голосом, что Олег легко перешагнул ее протест и запел, забубнил, распространяясь про лося – и какие были у него рога, и как он пробежал, и какое это было значительное событие.
– Ну прямо не лось, а комета Галлея! – сказала она с иронией, как ему показалось, вовсе неуместной. – Мы сегодня увидимся?
Олег скрипнул зубами:
– Наверное, нет, – и сам почувствовал – ну зачем ему это малодушное «наверное», нет – значит нет!
– Мы на этой неделе виделись всего дважды, – напомнила кадровичка (свела дебет с кредитом), и Олег чуть не взвыл – да что ж это такое! слов не хватает! И откуда берется в ней это занудство – наверняка от тупости! Все женщины собственницы (на определенном этапе), а ты отпусти поводок подлиньше: глядишь и не уйдет, – думал он мыслями, которые приходили к нему уже не раз и стали чеканными, выученными наизусть.
– Мы с тобой видимся каждый день на работе, – сказал он твердо.
– Это не встречи. – Голос блондинки оставлял многоточие, но Олег, кривясь правой стороной лица, как будто делал сам себе что-то неприятное, изо всех сил смял и закончил разговор в кратчайшее время.
Посмотрел вокруг – лес не аукался, деревья стали чужие, отдалились от него, словно голос сослуживицы приплел его к себе, усадил рядом с собой, подвязал под рот салфетку…
Нагнала эсэмэска: «А где мой поцелуй?»
Ну что за тупица! Или это просто мелочность, отсутствие фантазии? – Олег недоумевал. Ведь она интереснее своего вопроса, умнее, талантливее, – он знал это точно, как знал и то, что без этого вопроса она немыслима и именно из‐за него они разойдутся.
– Значит, хочешь знать, «где твой поцелуй»? – «Витает в воздухе!» – давил он на кнопки, как будто набирал: «У черта на куличках».
Осточертело!
«Все они одинаковые, на кой хрен менять одну на другую! – Он плевался сквозь зубы и со злом повторял: – Неужели не могу разобраться с бабами?»
Телефон молчал.
Над ответом она думала, видимо долго подыскивая слова, тщательно выбирая – как лимоны в супермаркете: чтоб без единого пятнышка, – выдумывая стратегию.
Наконец в кармане пискнуло:
«Ты анархист. Ты по мне не скучаешь, и тебе даже все равно, что мы сегодня не встретимся. Я от тебя отвыкаю».
Ё-кэ-лэ-мэ-нэ!
Сказать, что Олег был в эту минуту не на шутку рассержен, – не сказать ничего. В ушах звенело: да что же это я… как не казак! неужели не могу разобраться с бабами?!
В нем вскипало бешенство.
Весь обратный путь Олег словно проламывал.
Лифт не работал.
Он поднялся по лестнице и прямо с порога, не успев отдышаться, вывалил перед женой, словно груз из тачки, оттянувшей руки:
– Я тебя люблю. У нас все наладится.
– Я всегда это знала, – сказала она, и тут Олег заплакал, бессильный и беспомощный, как малое дитя.
Лес звал.
Во весь опор
Давно мы с Петькой не были в цирке.
Я даже забыл, чем жонглер отличается от акробата.
Но в октябре у Петьки день рождения, и по случаю праздника папа взял нас в цирк. Сказал, что будут выступать джигиты.
И леопорт.
В фойе на лотках все жужжало и свистело – там было столько цветного и интересного, что глаз не отвести. Одни надувные оранжевые уши чего стоили!
Но папа сказал, что все это «цацки». Он и маме так иногда говорит. Поэтому мы не спорили.
Тем более что сахарную вату и попкорн он нам купил.
Над ареной пустили дым, и представление началось!
На шести лошадях выехали гусары и их прекрасные дамы. Потом верхом на пони скакали собаки. Потом в роли наездницы выступала обезьяна.
Мы спросили у папы: а где же леопорт? Он тоже будет скакать верхом?
Папа сказал, что вряд ли. Леопорт – хищный зверь. Ни одна лошадь его к себе не подпустит.
В это время на манеже начался футбол, но вместо людей играли бульдоги. Команда в синих шортах – на команду в красных. Я болел за «синих». Судья объявил, что «победила Дружба».
Потом вышел мишка – косолапый великан. А с ним две медведицы – Юля и Яна.