– Сначала на примусах, а после перебивались кое-как. До Берлина еще на кострах шли, а в Западном Берлине нас в полицию сдали. Берлин пересечь – проблема, настолько он велик. Едем-едем – он никак не кончается, все город и город, нашли какой-то парк, лес настоящий. Свернули на боковую дорожку – там раскопки, прокладывают, видимо, что-то. Мы тут и встали. Я с утра был дежурный – накормил лошадей, пора кашу готовить. Ведро было сделано: из ведра – печка… И вдруг немец подъехал – как он нас учуял? Говорит мне чего-то, а иностранный язык у нас знал только один человек, остальные – ни бельмеса. Я ему – нихт ферштейн. Он мне: «Сейчас полицейские приедут – будет тебе ферштейн». Он по-немецки сказал, но я его понял. Ребят разбудил, сказал им, в чем дело. Подъехали две машины – полицейские-женщины. Мы им объясняем, пресс-релизы показываем – у нас с собой были, а ведро наше, «печку», я уже убрал. Они – уезжайте! Мы им показываем, что нам сначала надо лошадей запрячь, прежде чем запрячь, надо их вычистить. Они час ждали, пока мы уедем.
–
– В России встречали. Цыгане – сволочной народ.
–
– Может быть, но я таких не видел. Цыгане появлялись – они нас к обочине прижимали и сразу к лошадям: ай, хорошие, ой вы мои милые… Я говорю: «Ладно с лошадью целоваться – дай на корм ей немножко». Я еще в Москве из канистры сделал ящичек типа почтового и написал: «Лошадям на овес». Действовало во всей Европе – мы только надписи меняли на разных языках, и люди помогали: французы, немцы. Ни копейки ни один цыган не дал, хотя на иномарках нас останавливали. Потому что они сами побираются, а вор вору никогда не даст. В Германии запомнилось – едем мы, едем, все нас видят, а как будто не видят! Кибитка снизу доверху исписана рекламой, кириллица бросается в глаза – все мимо едут, никакой реакции. Вечером собираем корреспондентов, показывают нас по телевидению, и утром выезжаем – как будто подменили народ: куда он ни спешит – все равно притормозит и либо поинтересуется, либо денежку даст, десять марок. Вот насколько немцы уже были ориентированы только на СМИ! Меня не удивляет, что сейчас происходит: вот, мол, про Алеппо говорили, а про Мосул не говорят… Да весь мир ориентируется только по СМИ! Была в марте демонстрация недовольных в Иванове, и в стране тоже были, а нигде не показали. Двадцать каналов, а везде молчат, потому что нельзя об этом говорить.
–
– Мне французы очень понравились – это народ, близкий нам по характеру. В Германии познакомились с одной русской женщиной, Еленой, она там замужем и нам рассказывает: «В Германии очень строго, народ дисциплинированный, наверно, вас это коробит». Ну конечно! Городок – две улицы, перекресток со светофором, время – двенадцать ночи, машину услышишь за три километра, а немец подойдет и ждет зеленый свет. Он никогда на красный не ступит. «А въедете во Францию, – Елена говорит, – там будет настоящая Россия. Вы на первых километрах заметите – дороги испортятся». Точно! Это Франция. Совсем другие люди – любители выпить, попеть…
–
– Я на работе брал год за свой счет.
–
– Я работал тридцать лет на авдотьинской водостанции.
–
– Да нет. Я в свое время в подвале жил – в клубе на столе спал, потому что с завода уволился, из общежития выгнали. Устроился завотделом на станцию юных туристов и по сравнению с бывшей своей должностью старшего инженера не потерял в деньгах. В Советском Союзе преподавателям платили хорошо. Сейчас это в десять раз меньше было бы, и сколько б ни трепали, что учителям прибавляют, учителя – нищие. Просто они привыкли уже нищими жить. А тогда мне говорит приятель: если хочешь, через полгода у тебя будет квартира, но ты должен работать на водостанции. Я подал документы – и, действительно, через восемь месяцев получил служебную квартиру, потом десять лет за нее отрабатывал. Думал, кончится этот срок, и дня не буду тут работать. Ну чего? Я механик, у меня десять пьяных слесарей…
–
– Потому что в слесаря раньше шли самые необразованные люди. Сейчас вообще никто не идет.
–