Книга про Иваново (город incognito)

На рижский поезд опоздавший
потусторонний пассажир
ушел, ни с кем не попрощавшись,
и я его не пережил.

Я ночью все молитвы вспомню

в пустом вагоне с синевой,
зачем ты вырвался на волю
в огнях над Западной Двиной?

Мы много недоговорили,

недолюбили, недо… не
в Стокгольме, Амстердаме, Риме,
в закат на розовом коне.

Я знаю: мальчику, сбежавшему

с последней пары, – повезет.
Огни над Полоцком погашены,
но лишь один не спит и пьет
шампанское.

5

Литературный критик Александр Агеев скажет про Бушуева: «счастливый наследник завораживающего мелодизма русской лирики двадцатого века, но наследник легкомысленный и своевольный».

Интернет пестрит благодарными отзывами, в разной степени удачными, наблюдательными и компетентными, но самое главное – люди читают.

«Ваш стиль притягивает, как рисунки Дали».

«Стихи с необъяснимым обаянием, с особенной небесной легкостью, когда слова и камни – невесомые, а естественные чувства – непредсказуемые… Боюсь предсказывать, но эта легкость восхождения… Стихи – без потолка…»

«О Дмитрии Бушуеве что сказать? Вы сами знаете его патетику – русские пассионарные тропы, смерть под маской любви…»

6

Знакомство с поэтом лучше начать со сборника «Блуждающие звезды», который есть в Сети. Это отчасти хроника пикирующего бомбардировщика, отчасти инструкция по выживанию, отчасти гимн пылающей красоте.

В годы, когда в русской поэзии практически поголовно восторжествовали ироничный, буржуазно-интеллектуальный постмодернизм и верлибр, Бушуев – один из немногих, кто осмелился на прямое лирическое высказывание, виртуозно сочетая декоративность и искренность. При этом он вовсе не казался смешным или нелепым. Из его современников один Борис Рыжий мог себе позволить подобную роскошь. В постприговскую эпоху оба умудрились остаться незапятнанными и во взбаламученных девяностых выдержать роль поэта-романтика – каждый на свой лад, со всеми вытекающими отсюда последствиями: Рыжий повесился, Бушуев замолчал.

Но Рыжему было легче. Он, как Высоцкий или Шукшин, изначально играл козырными картами. Его лирический герой народу знаком, колорит легитимен в национальной традиции: братва, разборки, выпивка по подъездам с друзьями детства, окраины крупного промышленного города, в котором останавливаются заводы и процветает криминал, пустые карманы, неустроенный быт, поезда с дембелями, боксерский сломанный нос и неизбежная любовная история с оттенком ностальгии, печаль о высоком и задетое честолюбие:

Нас всех уложат в голубой альбом,
Где наши лица будущим согреты,
И живы мы в альбоме голубом —
Земная шваль: бандиты и поэты.

Такие стихи обязательно понравятся. Смешав блатную лирику с Пастернаком, Рыжий не мог не стать популярным – он словно нажал на любимую мозоль. Такому герою всегда у нас карт-бланш.

Бушуев же действовал на запретной территории, и ему приходилось выходить за буйки в сторону совершеннейшей terra incognita. Тем он и интереснее – не потому, что наш (в смысле – ивановский), а потому, что он больше аргонавт, дальше – первопроходец. Его открытия непредсказумей, резче.

В стихах Бушуева русский рубаха-парень поэт впервые оказывается не непутевым рваниной и выпивохой, а обеспеченным надломанным геем, который цедит гордон-джин в ирландской таверне и ждет, когда к нему кто-то подсядет. Горе его сложнее, мир – футуристичнее.

Ночные притоны и фешенебельные гей-клубы, продавцы кокаина, казино и пип-шоу, отели Savoy и сорокаградусная «Старка», соборный Скарборо и мертвый Джим Моррисон, выцветшие поляроиды и бронксовские ботинки, субкультурные татуировки и монреальские соловьи, Климент, Денис…

Под зонтом, под кайфом…

Кажется, обшивка фюзеляжа уже трещит, но экипаж виртуозно закладывает «мертвую петлю» – огненная речка шутить не любит.

Потом…

Поздно.

Я городом рождественским бродил
среди витрин и черных манекенов
(плющом увиты стены сновиденно,
и на моих ботинках – свежий ил),
за мною шел оркестрик духовой,
все музыканты вымокли до нитки,
еврейский мальчик раздавал бутылки
с аптечною подкрашенной водой
(прислушайтесь – и пенье райских птиц
откроется в шипенье граммофона,
я ночь зажег… И капли метадона —
на лучиках подкрашенных ресниц).

7