Книга про Иваново (город incognito)

– Не только на филфаке. Я после школы год нигде не учился, потому что работал натурщиком в художественном училище. На филфак меня с первого раза не взяли, а в «энерго», в который был зачислен, я не ходил, потому что разочаровался в физике и математике. Филфак – не знаю, как сейчас, а тогда он представлял собой нечто крайне интересное: там были все на свете. Все, кто в последнее десятилетие были связаны с телевидением, с радио, с органами управления, с коммерцией серьезной, с рекламой, с депутатством каким-нибудь, так или иначе отметились в университете, и в основном на гуманитарных факультетах. В том числе на филфаке. Но я перед поступлением чудесным образом женился – мне нужно было зарабатывать: я пошел в журналистику, писал везде, где только можно, устроился на ИГТРК.

– До журналистики ты где-нибудь работал?

– Так сложилось, что с четырнадцати лет я живу сам по себе. Сначала у меня была ивановская школа-интернат для одаренных детей с углубленным изучением каких угодно предметов – я плохо их помню, потому что мы все время куда-то перемещались: сигаретами торговали, пластинками, еще чем-то. Из Киева возили с Крещатика конфеты, колбасу.

– Тогда ее здесь не было?

– Во-первых, не было, а во вторых, тогда ввели купоны. Купон – это первая украинская валюта, и за один рубль давали три купона. А цены были следующие: там колбаса шахтерская, конская стоила пятнадцать купонов, и ее было крайне много, а здесь она стоила пятнадцать рублей, и ее не было вообще. Мне было тринадцать лет. Первый раз я поехал туда таскать рюкзаки с некими чеченцами, про которых лучше не рассказывать, потому что один сейчас оказался в МВД, а другой в федеральном розыске. Они платили двадцать пять рублей за то, что я вместе с ними ездил на Крещатик: мне вешали рюкзак, в котором было пятьдесят килограмм колбасы, сгущенки, водки, и с этим рюкзаком я бежал на поезд Киев – Москва. Тогда уже начинала работать таможня, которая выдергивала людей с большими сумками и могла устроить нам неприятности. Мы покупали билеты в поезд в разные места, в разные вагоны, потом сходились в Москве и получали свои двадцать пять рублей. Я эту схему подсмотрел и в следующий раз уже сам занял денег, позвал мальчишек, и мы поехали в Киев.

– Фильм «Русский заповедник» режиссера Валерия Тимощенко получил кучу российских и международных призов. Как ты познакомился с его главным героем отцом Виктором и как ты вообще оказался в Жарках?

– Все было просто. Я попал в храм – в двенадцать-тринадцать лет. Был крещен – сам принял это решение. Помню разборки в школе и каких-то надзорных органах, в которых меня ругали как заблудшего пионера. В Тейкове не было своего храма – его восстанавливали в восемьдесят девятом году, и я пришел помогать. Что-то меня позвало, какие-то мистические вещи тогда произошли, и все – мне открылся новый мир священничества, православия.

– Что побудило в тринадцать лет пойти и креститься?

– С одной стороны, это личное, а с другой стороны – не тайна. Если человек принимает крещение с полным пониманием того, что он делает, значит, были какие-то необъяснимые события, связанные с обретением Бога. Я не могу даже описать конкретно, что произошло со мной, но было некое прикосновение, видимо, которое все расставило по местам, и с тех вор вопрос: «Есть Бог? нет Бога?» – я себе никогда не задавал. Почему, собственно, меня и потеряли физика и математика, которыми я плотно занимался в школе, а после крещения они стали неинтересны. Все произошло автоматически, потому что наука, которая только описывает процесс, по сути безвыходна. Наука не обладает возможностью творения.

– А в Жарки-то ты как приехал?

– Церковь возрождалась. Тогда была живая церковная жизнь – не такая, как сейчас, а бурление, общение, встречи между людьми, переписка с какими-то батюшками из Австралии. Одна матушка, очень старая, однажды на открытии храма чудесным образом научила меня, что называется, одним днем звонить в колокола. С тех пор я стал посещать разные храмы и звонить. Колокола были далеко не везде – звонили на газовых баллонах. Мы ездили в Москву, заказывали била – это доколокольная вещь: листы металла, настроенные в разные тона. Их покупали приходы, которые не могли позволить себе купить колокола. Я почти все звонницы в нашей округе объехал, в том числе и Жарки. Мир церковный был мне близок. И многие мои друзья связали с ним свою жизнь. Один товарищ сделал выбор уже тогда – он стал священником в девяносто третьем году. А я вот до сих пор… – ищет слово, – маюсь.