Книга про Иваново (город incognito)

Еще он частенько дежурил у подъезда, карауля удачу и стреляя то прикурить, то монетку «до недельки». А что за «неделька» – никто не знает.

При моем появлении он почему-то вдохновлялся, как старый капрал при появлении главнокомандующего, и спрашивал с благоговением:

– Пошел?

– Пошел.

Больше он ничем у меня не интересовался и вряд ли помнил, как меня зовут.

Работы у него определенной не было. В конце девяностых он совсем опустился: поединки в шахматы и домино во дворах прекратились, и наш герой увял вместе с ними, тоскуя по радостным, беззаботным денечкам, когда «государство обо всех заботилось».

Из двадцать первого века уже надувало холодком бесчеловечности, к которому, впрочем, все скоро привыкли, как свиньи к комбикорму.

Прошло десять лет, мы виделись редко, потому что я то наезжал, то уезжал, молодость у меня получилась кочевая, и теперь, когда по «Нейшнел джиографик» показывают фильмы про вулканы Камчатки, я узнаю знакомые кратеры, кальдеры и фумаролы.

В 2013‐м у дяди Саши за неуплату долгов отрубили электричество, а вскоре и газ. Свет он восстановил, подключившись самовольно – цыганским ходом, – и жрать готовил на поцарапанной электроплитке, держать которую в квартире было так же небезопасно, как огнедышащего дракона. «Спалит весь дом!» – заверяли друг друга соседи по этажу и по русской традиции ничего не предпринимали.

А потом у дяди Саши умер брат в Петербурге. «Профессор! Историк!» – сипел дядя Саша прокуренным голосом, путешествуя по квартирам и собирая оброк себе на дорогу.

– Я понимаю, что мертвое тело, но надо уважить. Не уважить нельзя! – заявлял он категорично и покорно просил «выручить».

Далее история напоминает скорее старинный рождественский рассказ в духе Диккенса, английского писателя девятнадцатого века (поясняю на случай, если эта статья попадется на глаза читающей молодежи).

По дороге в Петербург нетрезвому дяде Саше проводница навязала лотерейный билет, который он чудом не потерял, а впоследствии выиграл по нему шестьдесят тысяч рублей.

Он рассчитался с долгами, ему вернули газ и законное электричество, к нему опять повадились старые друзья, успевшие забыть дорогу к нему в дом, пока он был в безденежье, но странное дело – дядя Саша не больно-то радовался повороту ситуации. Стоя на привычном дежурстве у подъезда, он тоскливо замечал: «Повезло дворняжке», – и эта фраза в его устах приобретала характер грустного, растерянного, незадачливого упрека в адрес тех сил, которые в старинных диккенсовских романах принято именовать не иначе как Провидение.

Однажды я гулял по берегу Уводи от Зубковского моста в сторону Авдотьина. Было солнечно, но ветрено. Кроны деревьев ходили ходуном.

Навстречу мне шла девушка, похожая на Марию Шнайдер из фильма Антониони «Профессия: репортер». У нее были те же черты лица и взгляд, выражающий непонятно что: то ли девушка не в себе, то ли что-то в этом мире происходит не так.

– Молодой человек, – спросила она, – вы осла не видели?

– Какого осла?

В нашей компании был Вадик Шереметьев, которого мы дружно величали Ослом за его добродетели, и я в первую очередь подумал про него.

– Нет, не видел. А что произошло?

– Лошадь взбесилась, – пояснила девушка, откидывая прядку темно-русых волос, – и убежала. А осел – за ней.

– Что ж вы лошадь не ищете?

– Лошадь нашлась – мне из конюшни позвонили.

– А можно я вам помогу осла искать? – предложил я, понимая, что сам окажусь ослом, если не воспользуюсь таким поводом для знакомства. – Вместе веселее.

Сбежавший ослик оказался симпатичным прожорливым флегматиком, который откликался на кличку Феня.

Ладить с ним оказалось куда как проще, чем с его хозяйкой.

А было это пронзительной и счастливой осенью 2006 года, когда у меня были волосы до плеч, а в записную книжку я выписывал примерно следующие цитаты:

И нам остается, лишь пальцы разжав, удивиться,
Как нехотя падает на пол стакан, и смотреть,
Как долго, как медленно падает, чтобы разбиться,
И вдребезги бьется, еще не успев долететь.

Книжная поэзия наверняка преходяща, но это не мешает ей говорить о непреходящих вещах. В основе своей она двулика – одним лицом к богу, другим к человеку. Это – разные лица. Тут скрывается повод для великих размышлений, но мы лучше будем, ни во что не зарываясь, констатировать вышесказанное – одним лицом к богу, а другим к человеку, и если одно из этих лиц ослепло, то никакой гуманизм, никакая изобретательность, ни совершенство формы, ни высота идей, ни нравственная доблесть, ни чувство юмора, ни сила или искренность поэзию не спасут. Она может черпать свое равновесие и право на существование только в этой двуликости.

Моя подруга Мила и ее дочь Василиса по дороге в детский сад всегда считали кошек. И черных, и рыжих, и белых, и всяких. Какие попадутся.