Книга пророка Амоса. Введение и комментарий

… истреблю судью из среды его… Царь Моава назван здесь тем же самым словом, которым в Священном Писании называются правители в домонархическом Израиле: שופט, судья. В предмонархический и раннемонархический периоды, как известно, права царя (судьи, вождя) сильно ограничены. Такие «цари» бывают часто выборными военной и клановой знатью, их власть еще не передается по наследству и очень ограничена военно-демократическими институтами. Их правление состоит не в том, чтобы безраздельно господствовать, но в том, чтобы в военное время предводительствовать войсками (которые, в период формирования государства являются простым народным ополчением, а не регулярной профессиональной армией), а в мирное – быть верховным, самым авторитетным судьей, высшим арбитром в межплеменных спорах. А в Моаве (как и в Аммоне) централизованное государство сформировалось позднее, чем в Израиле, ниже был сам уровень этой централизации. Моав еще не стал деспотией, власть его царя еще не была самодержавной (каковой была, к примеру, власть давидидов в Иудее). Ему еще приличествовало наименование судьи.

Впрочем, семантика еврейского слова שופט куда шире, чем русского «судья». Наше слово «судья» в современном обиходе означает чаще всего работника юстиции или спортивного арбитра. «Шофет» же может иметь, помимо главного значения, «судья» – «командир», «правитель» (от глагола שפט, судить, командовать, править)[290].

Против Иуды

2:4–5 Так говорит Господь:
за три преступления Иуды
и за четыре не пощажу его,
потому что отвергли закон Господень
и постановлений Его не сохранили,
и идолы их, вслед которых ходили отцы их,
совратили их с пути.
И пошлю огонь на Иуду,
и пожрет чертоги Иерусалима.

Схема пророчества – вступительная числовая формула и заключение в виде провозглашения наказания – остается прежней, выраженной в тех же словах; содержание пророческого обвинения становится совершенно иным. Амос обвиняет народ Иудеи вовсе не в том, в чем обвинил прочие народы, – не в военных и не в политических, а в духовных преступлениях. Язычники не знают истинного Бога, Он им не открылся, они не ходят в свете Его Закона, – потому и судятся они не по Закону, а по принципам общечеловеческой справедливости. С евреев у пророка спрос другой. Евреям дано откровение, дан Закон, они – собственный народ Бога и находятся с Ним в исключительных, недоступных для прочих народов отношениях – отношениях Завета. За отступление от Завета с Богом, за вероломное нарушение договора с Ним, проявившееся в идолопоклонстве, они и обвиняются пророком. Этот принцип будет вполне воспринят и Новым Заветом: «Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут, а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся» (Рим. 2:12).

Иудея – в единой цепи пророчеств против окружающих Израиль народов! Такой риторический взлет должен был заставить непосредственных слушателей Амоса встрепенуться, насторожиться. Это необходимо, ведь речь пророка близится к своей риторической кульминации. Ритмичные декламации против народов были лишь прелюдией к тому, что пророк готовится сказать Израилю. Завершается эта «прелюдия» пророчеством против Иудеи, которое является последней ступенью риторической лестницы, ведущей пророка и его слушателей к цели – к провозглашению пророчества против Израиля. Содержание пророчества против Иуды, резко диссонирующее со всеми до того момента произнесенными словами, но в то же время вставленное в общую для всей серии пророчеств «монотонную» схему – риторический прием, который не мог не привлечь внимание слушателей. А то, что резкие и грозные слова против Иудеи звучат из уст иудейского подданного – Амос, ведь, не следует забывать, был жителем Иудеи, а не Израиля – лишь усиливает ораторский эффект. «Если он так беспощаден к своей стране, каких пророчеств нам ждать о нашей?» – могли, вероятно, думать израильтяне, слушая этого, одетого в пастушеские одежды, человека.

… отвергли закон Господень… Весь религиозный пафос Иудеи состоял в чистоте яхвизма, в верности Синайскому откровению. В израильтянах иудейские цари и пророки видели не только мятежных крамольников, отвергших власть потомков Давида, но и еретиков. Вера северян, даже в те периоды, когда в Израиле запрещались культы Ваала и Астарты, когда (по крайней мере, официально) прекращалась идолатрия, в глазах южан не была чистой – в Северном царстве всегда оставался культ тельцов, неприемлемый для иерусалимского храмового священства. С тельцами северяне не хотели расставаться, ведь тельцы были знаменем их независимости, как политической – от давидидов, так и религиозной – от нелегитимного в их глазах Иерусалимского храма[291].