Книга третья: Горы и оружие

– Мы поехали турецкой территорией. Они открыли по нас огонь, волей-неволей пришлось ответить.

– Но это ведь ужас, Айвр.

– Еще бы не ужас, – сказал он сердито. – Мы выбрали кратчайший маршрут, чтобы поскорей тебя вызволить.

– Но я была в полнейшей безопасности.

– В какой там безопасности…

В это время стоявшая возле, у грязного окна, старуха сунула Мак-Грегору на стол замусоленный клочок бумаги и, прикрывая чадрой рот, забормотала:

– Ваша милость, ваша милость…

– Я слушаю, – сказал Мак-Грегор.

– Я читать не учена, – бормотала старуха. – Не может ли ваша милость сказать мне, про что там пишется. Оно от младшего моего.

Мак-Грегор пробежал глазами еле разборчивую, малограмотную персидскую вязь и сказал:

– Здесь всего несколько слов, матушка. Сын пишет (он сощуренно вгляделся, не желая надевать очки), чтобы ты принесла двух кур и ждала здесь – если только я верно прочел.

– Верно, верно. Вот они, куры. – Старуха указала на узел, лежащий на заслеженном полу; из узла слышалось клохтанье.

– Вот и все, что тут написано.

– А где же он, мой сын? – ткнула она пальцем в бумагу.

– Об этом не пишет.

– Я жду здесь уж двое суток. А его нет. Всю жизнь от сына одни слезы, и я уж выплакала их все. Глаза теперь как терпкая айва.

– Оставь мне этих кур, – сказал Мак-Грегор. – Я передам их твоему сыну. А ты иди домой, матушка.

– Дай ей денег, – сказала Кэти по-английски.

– Как сына звать? – спросил Мак-Грегор.

– Хассан, из деревни Карсим, где табак садят.

– Иди себе, матушка, домой. Дождь уже перестал.

– Ваша милость…

– Денег дай ей, – повторила настойчиво Кэти.

Мак-Грегор отрицательно мотнул головой. Он не умел подавать обездоленным милостыню. Тогда Кэти сунула старухе за пазуху бумажку в сто риалов, и старуха заплакала. Кэти проводила ее до двери, простилась с ней.

– Я просто не в силах больше видеть эту персидскую нищету, – взволнованно сказала Кэти мужу.

– Вот выветрится у тебя из памяти Европа – и все станет на место, – хмурясь, ответил Мак-Грегор.

– Европа здесь ни при чем.

– Очень даже при чем…

– Пусть так. Пусть у меня действительно перед глазами еще Европа и вся огромность разницы. Да, мне невыносим возврат к картинам грязи и убожества.

– Поскольку приходится жить среди этого, то от европейских воспоминаний лучше не станет.

– Ты уверен? А ты бы сам вспомнил хоть раз о Европе.

Он отодвинул от себя остатки холодной баранины и, глядя на свою красивую и умную англичанку-жену, снова задумался над тем, что же их разделило теперь. Когда она уехала в Европу, он впервые в жизни задал себе вопрос: по-прежнему ли Кэти заодно с ним. Их долголетнего и тесного семейного согласия не поколебали никакие передряги, связанные с участием в запутанных иранских политических движениях – ни его домашний арест (дважды), ни неприятности на службе в бывшей Англо-Иранской компании, а затем в ИННК. До ее отъезда с детьми в Европу они никогда не жили врозь, если не считать тех четырех месяцев, что он провел в Кембридже восемнадцать лет тому назад, завершая свою докторскую диссертацию. Но теперь, чувствовал Мак-Грегор, жену брала уже неодолимая усталость.

– Ладно, – проговорил он, точно в этот момент придя к решению. – Если сможешь меня убедить, что Европа нас не разочарует, тогда я навсегда осяду там, как только покончу с этим курдским делом.

Она поглядела на него удивленно-подозрительно:

– С чего вдруг в тебе такая перемена?

– Дай только выполнить это задание, тогда я уеду отсюда навсегда.

– Что-то не верится мне… – проговорила Кэти. Он покраснел, задетый, и она сказала: – Ну хорошо, хорошо, – словно опасаясь, что решимость мужа улетучится от ее недоверия. – Пусть так, раз уж иначе тебя не вырвать отсюда.

Косясь на дверь, Мак-Грегор придерживал за лапки кур, поклохтывавших и силившихся развязаться. Народу в парной и потной чайхане становилось меньше. Вышло из-за туч солнце; у старых, помятых немецких грузовиков, нагруженных тяжело, точно баржи, уже урчали моторы. Грязь на полу, натоптанная входящими и выходящими, подсыхала комками. Выбежал за кем-то чайханщик с криком, что ему не уплатили, а Мак-Грегор все держал кур, все не спускал глаз с двери.

– Вот и Размара, – произнес он.

Полковник Размара молча поклонился им издали, сел за свой отдельный столик, велел подать завтрак. А Мак-Грегор вдруг обратил внимание на четверых парней, одетых в рваные шоферские комбинезоны и сидевших у дверей в окружении узлов и котомок. «Вовсе они не шоферы», – подумал он и решил, что у Размары тоже хватит ума об этом догадаться.

– Что же ты медлишь? – спросила Кэти.

– Спешить не надо.

У Размары было длинное, слегка брюзгливой складки лицо, не отражающее ничего: ни колебаний, ни замешательства, ни удивления.

– Так, так, – сказал он по-английски, подходя к Мак-Грегорам. – Каким ветром занесло вас к нам?

Мак-Грегор пожал равнодушно-вялую руку Размары и сказал, что они только что спустились с Синджанского плато, где он осматривал газовые скважины.

Размара скептически усмехнулся:

– А знаете ли вы, что одно из тамошних селений подверглось бомбежке?