Кюмон прервал их разговор, протянув руку за стаканом Мак-Грегора, и тот понял, что не убедил французов в своей военной некомпетентности.
– Спасибо, больше не наливайте, – сказал он, отдавая Кюмону пустой стакан.
Кюмон прислушался на момент к какому-то пению, шуму за окном. Затем спросил Мак-Грегора:
– Знаете ли вы, где сейчас все купленное курдами военное имущество?
Мак-Грегор ответил, что не знает.
– Оно стоит, груженное в швейцарские товарные вагоны, на сортировочных путях в Лионе, – сказал Кюмон, – и этот простой обходится Стронгу и Сеелигу тысяч в десять франков еженедельно. Не мудрено, что им не терпится завершить сделку с вами.
– Не терпится получить деньги, – уточнил Мак-Грегор.
– Вот именно, – сказал Кюмон. – Но в этом аспекте ситуация весьма щекотлива.
– Что вы имеете в виду? – спросил Мак-Грегор.
– Операция, проделанная банками для удержания денег, противоречит французским законам, – произнес Кюмон с брезгливым жестом. – Собственно говоря, мы можем принять меры к возврату этих денег вашему Комитету.
Сказав это, Кюмон встал и подошел к окну взглянуть, что там за шум внизу на улице. Затем кивком пригласил к окну Мак-Грегора и Шрамма. Около сотни школьников в коротких плащиках и туристских куртках шли маршем по улице с флагами и плакатами. Судя по надписям на флагах, они собрались из лицеев Бюффона, Кондорсе, Поля Валери и Карла Великого, а судя по скандированию, по крикам, они бастовали, протестуя против занятия полицией Сорбонны.
– К этому ли звал Андре Жид! – горько сказал Кюмон вслед лицеистам, удалявшимся по улице Константина. – Если так будет продолжаться, то молодое поколение окажется сплошь состоящим из интеллектуальных уродов.
Они вернулись к золоченой кушетке.
– Итак, вы можете обеспечить возврат денег Комитету? – спросил Мак-Грегор Кюмона, понимая, что разговор коснулся уже главного.
– При определенных условиях, – ответил Кюмон.
– Каких именно?
– Нам нужно прежде установить, кто в действительности представляет курдов в этом деле…
– Курдов представляю я, – решительно сказал Мак-Грегор.
Такая неожиданная folie (безрассудная выходка (франц.)) вызвала у Кюмона улыбку.
– Я в этом не сомневаюсь, – сказал Кюмон. – Но нам важны надлежащие документы.
– Думаю, что мои документы вас удовлетворят, – сказал Мак-Грегор.
– Они при вас? – спросил Кюмон, сведя вместе большие пальцы своих изящных желтых рук.
– Нет.
– Где же они?
– У меня дома.
Шрамм с Кюмоном переглянулись.
– Вам не мешает быть поосторожнее с курдскими документами любого рода, – сказал Кюмон. – Вы ведь знаете, что случилось с тем курдским юношей.
– Знаю, но не в деталях.
– Он заболел брюшным тифом, однако обнаружить источник заражения нам так и не удалось.
– Я знаю, что он умер в Лионе и что французская служба безопасности передала его документы туркам.
– Неправда, – сказал Кюмон неожиданно сердито. – Этот турок Сероглу твердит, что документы были отданы ему полицией. На деле же они были похищены. И к сожалению, мы не можем принудить полковника Сероглу вернуть их нам, если не хотим вызвать дипломатический инцидент.
– Понятно, – произнес Мак-Грегор ироничнее, чем сам того хотел.
– Но мы, собственно, не нуждаемся в тех бумагах, коль скоро вы располагаете надлежащими документами, – сказал Кюмон и встал, завершая этим разговор.
– И что же в том случае, если они вас удовлетворят?.. – спросил напоследок Мак-Грегор.
– Франция осуществляет свою собственную средиземноморскую политику, мосье. Это важнейшая зона, включающая и наши интересы по периферии – в Иране, Ираке, в Турции и в Персидском заливе. Конечно же, сюда относятся и курдские районы.
– Вы имеете в виду нефть? – сказал Мак-Грегор, провожаемый уже к дверям.
– Мы сможем обсудить все это, когда рассмотрим ваши полномочия…
Обмен рукопожатиями, и теперь уже сам Шрамм провел его наружу через передние комнаты, мимо чиновников к полицейскому «ситроену». Во дворике Шрамм сказал Мак-Грегору по-курдски: «Мир – это сад роз. Не проходи его один, без друга». Мак-Грегор невольно рассмеялся.
– Кто вас этому научил? – спросил он.
– Курд один… – И, цепким взглядом оценивая производимый эффект, Шрамм продолжал выкладывать весь свой курдский запас познаний. – Поганый гриб, грязный подол, козодой, утроба, бычий пузырь, хахаль, хныкса, – перечислял он. – Вам, я думаю, знакомы все эти слова.
– Да. Так ругаются курды.
– Забавный язык, – сказал Шрамм, захлопнул дверцу, помахал сидевшему в машине Мак-Грегору, и шофер выкатил из ворот так уверенно, словно не могло тут оказаться никого ни спереди, ни по сторонам, ни сзади машины.
Было двенадцать, когда он вернулся домой, – время французского ленча. Кэти дома не оказалось, тетя Джосс не окликнула его. Она узнавала домашних и так, по шагам, по отзвуку камня и дерева, и он прошел через холл молча. Странно все-таки, что никто не встречает, если учесть, что утром он покинул их, увозимый французской полицией куда-то в неведомое будущее. Только записка лежит на обеденном столе, где приготовлен для него прибор. «Еда в холодильнике. Откупорь себе бутылку вина…»