Книга третья: Горы и оружие

– Я отлично знаю круг ее знакомств, – сказал Эссекс. – Но Кэти зря не включилась бы в парижскую великосветскую игру. Что у нее на уме?

– Аллах ее ведает, – сказал Мак-Грегор.

– Как бы то ни было, игра ей явно по душе, – сказал Эссекс со смешком. – Кэти ведет ее с видом хозяйки.

Кэти сидела на белой кушетке, слева сидел Ги Мозель, справа – какой-то итальянец. Прямо же перед ней, на низеньком кофейном столике, уселись два американца в шелковистых костюмах, рискуя продавить стеклянный верх столика. Внешность и наряд Кэти были великолепны, осанкой она превосходила всех женщин в салоне.

– Она нисколько не переменилась, – залюбовался Эссекс, – не считая того, что сухой горный воздух придал ее коже оттенок Colorado (румянца (исп.)). Вы оба выглядите горделивыми орлами среди этой публики.

Успев уже оглядеть старика, Мак-Грегор был поражен, до чего мало переменился сам Эссекс за двадцать два года; разве что в одежде – в ногу со временем. Шире воротничок яркой рубашки, шире галстук, и волосы носит теперь длиннее, точно демонстрируя их наличие. На лице загар – тоже не без расчета, поскольку этот солнечный лак скрывает морщины, неровности, складки. Только вглядевшись пристальней, Мак-Грегор увидел, что кожа Эссекса напоминает змеиную. Она гладка, но вот-вот растрескается. Шея сухая, рот начинает слегка западать, и глаза уже утрачивают живость. Но с расстояния пяти футов все это почти не заметно. И, уходя от неожиданного осмотра, Эссекс инстинктивно подался назад.

– Это Мозель там, не так ли, – сказал он, кивнув на кушетку.

– Да.

– Забавно, что я ни разу с ним не встречался. Не он ли ваш нынешний соперник?

Захваченный врасплох, Мак-Грегор покраснел, переспросил с запинкой:

– Соперник?

– Именно. Не станете же вы уверять меня, что все эти годы супружества с Кэти протекли без проблем и соперников?

– Кэти знает Мозеля много лет.

– Вы мне это уже говорили, – сказал Эссекс, по-прежнему улыбаясь. – Но не унывайте! Кэти не может не видеть, что все обитательницы этих японских мини-джунглей не сводят с вас взора.

Шагах в десяти стояли три молодые женщины, две из них парижанки, безупречные от макушки до каблучка. Они внимательно смотрели на Мак-Грегора, он явно был предметом их разговора. Удивленный таким вниманием, Мак-Грегор еле удержался, чтобы не проверить взглядом на себе одежду.

– А знаете, Мак-Грегор, что их пленяет? – сказал Эссекс.

– Нет…

– Ваша репутация борца и воина.

– Бред какой-то, – сказал Мак-Грегор.

– Они трепещут и лучатся женским очарованием, услышав, что в диких горах вы убивали турок, – продолжал с наслаждением Эссекс. – Им поведали, что вы, одетый курдом, скачете по горам, подобно мятежному рифу. И вот вы предстаете перед ними, необычный, чужой здесь, как и подобает герою. Прелестно.

Понимая, что его дурачат, Мак-Грегор теперь уже отводил взгляд от всех этих длинношеих, хорошеньких, жестколицых, ибо знал, что и они одурачены. Глядя поверх их голов куда-то в стену, он чувствовал, что Эссекс наблюдает за ним и внутренне смеется над каждой его мыслью.

– Завтра мы с вами увидимся, – сказал Эссекс. – Кэти пригласила меня к ленчу.

И тут же их с Эссексом энергично разлучили: стоявшая неподалеку тройка давно ждала удобного момента. Но лишь только те две парижанки хотели заговорить с Мак-Грегором, как его взяла под руку сама Жизи Марго.

– Вы ведь и не помните, кто я, – сказала она. – Вы познакомились со мной у входа и за эти полчаса уже меня, конечно, забыли.

Никто, хоть раз повидавший Жизель Марго, не смог бы забыть ее лицо. Мак-Грегору не приходилось встречать красоты непринужденнее и поразительнее. Жизи была немолода, ей минуло уже сорок, но возраст не касался этой мягкой, щедрой французской красоты, точно барьером отгороженной. Мак-Грегор вспомнил, как Мозель озабоченно говорил Кэти, что у его сестры не было и нет духовного контакта ни с кем – даже с мужем.

«Здесь тот же разрыв, что между человеком и его собакой, – говорил Мозель. – Между ними может существовать привязанность, даже глубокая, пожалуй. Но чего-то недостает в конечном счете. В чем бы ни заключался этот разрыв, но для Жизи он непреодолим. Вот так и мать ее прожила жизнь за барьером. И Жизи, по-моему, всегда ищет втайне кого-то, кто бы разрушил барьер».

У Жизи было, в сущности, два лица. Одно было наложено рукой парижского мастера-косметолога и являлось само по себе произведением искусства, а другое, подлинное, ощущалось где-то под первым, как скрытое, но нерушимое основание.

– Меня зовут… – начала Жизи.

– Не надо, – смущенно перебил Мак-Грегор. – Я помню.

Жизи почти огорчилась, словно предпочла бы, чтобы он не помнил. Затем сказала:

– Вам ведь не место здесь…

– Да-да, – пробормотал он, не поняв. – Я сейчас туда перейду. – И наобум указал в направлении окна.

– А вы просто домой уйдите. Я не обижусь.

Напряженно-ищущий взгляд Жизи был неотрывен, и Мак-Грегору хотелось уйти от этих глаз – ярких, но точно пленкой подернутых, видящих все вчуже, как видят мир животные.

– Я дождусь Кэти, – сказал он. – Мы вместе уйдем.