Книга третья: Горы и оружие

Простясь с этой зеленой веточкой мак-грегоровского древа, он вернулся в дом. Налил чашку кофе, всыпал ложку бурого сахара и понес наверх Кэти. Она уже проснулась, но то ли не хотелось вставать, то ли она ждала, чтобы муж пришел мириться. Он поставил кофе на ее ночной столик, сдвинув в сторону книги, и присел на постель.

– Ты нездорова? – спросил он.

– Нет, – ответила Кэти. – Но просто полежу немного.

Он помолчал, зная, что в этом спокойном, размягченном настроении Кэти не станет возобновлять спор. Споры лучше пока отложить.

– Хочешь, я позвоню Эссексу, чтобы отсрочил свой визит? – предложил он.

– Нет, – сказала она.

– Я сейчас еду к Сероглу.

– Какой нелепый человек…

– Но у него в руках документы.

Кэти молчала, глядя в чашку. Но когда он пошел к дверям, спросила:

– В котором часу вернется Эндрю?

– Днем, после двенадцати.

Прикрыв за собой дверь спальни, он постоял с минуту, настраивая, приводя в порядок нервы. Затем поехал к Сероглу.

Сероглу жил неподалеку от Обсерватории – там, где бульвар Сен-Мишель упирается в тупик и песчаная аллея под платанами забита поставленными на стоянку машинами. На визитной карточке Сероглу значилось: «Нажать дверную кнопку, подняться на второй этаж». Мак-Грегор так и поступил. Протопотали детские шаги по коридору, девочка лет десяти открыла ему. За ней появился сам Сероглу с сосредоточенно-деловым видом и сказал наставительно дочери, что если так бегать и топать, то мадам Клер опять пришлет снизу горничную с жалобой.

– Входите, – пригласил он Мак-Грегора. Девочка приняла у него пальто, и они прошли в комнату, уютную, домашнюю, с кушеткой и камином и надкаминной, вплоть до потолка, облицовкой из французской керамической плитки.

– Жена со второй дочкой сейчас в Клиши, – сказал Сероглу.

Мак-Грегор кивнул.

– Принеси нам кофе, – сказал Сероглу девочке по-английски, но тут же повернулся к Мак-Грегору: – Быть может, предпочтете аперитив? Или чай?

– Нет, нет. Именно кофе.

Во всем чувствовалось рьяное стремление Сероглу освоить Европу. И Мак-Грегору было по душе в этом уюте – восточном, несмотря на усилия хозяина европеизировать свое жилье.

Сели в глубокие кресла, и Сероглу совсем утонул в своем. Он завел речь о студентах, вчера вечером демонстрировавших здесь на авеню и бросавших пластиковые мешочки с водой за ограду католического детского приюта.

– Какой-то марксистский карнавал, – сказал он. – Шум до одурения. И что это им даст?

Девочка внесла кофе на большом подносе, и Мак-Грегор хотел было взять у нее поднос, однако Сероглу сказал:

– Прислуга заболела, но дочка и сама управится. Она у меня совсем как английская девочка.

Дочка управилась отлично, и за кофе Сероглу приступил к делу.

– Мне кажется, мы с вами сможем обсудить нашу проблему разумно, – сказал он, – потому что она вам понятна. Не то что некоторым… – Он горько кивнул на всех своих невидимых оппонентов, не умеющих вникнуть в затруднения Турции.

– В чем же состоит ваша проблема? – спросил Мак-Грегор.

– В чем и всегда состояла. Курды – вечная гиря на турецкой шее. Проклятие, тяготеющее над нашим будущим. Все турки это понимают, а все курды не проявляют понимания.

– Какого понимания от них требовать? – сказал Мак-Грегор. – Вы всегда обходились с ними плохо и – уж простите – даже жестоко.

– Быть может, мы слишком прямо шли к цели, – признал Сероглу. – Но приходилось ли вам бывать в старой курдской части Турции?

– Я давно уже там не был.

– Но вы ведь…

Мак-Грегор знал, что сейчас слетит с языка у Сероглу, но турок сделал над собой усилие, сдержался.

– Быт наших курдов меняется, – сказал он. – Старый племенной уклад уходит вместе с сумасбродной безответственностью. Мы их отучаем от кочевания. Даем им наконец здоровую, оседлую жизнь. Они становятся турками – как им и надлежит быть. У нас в Стамбуле портовые рабочие – сплошь курды.

Не собираясь оспаривать сейчас историческую правомерность турецкого решения проблемы, Мак-Грегор ждал, когда Сероглу подойдет к сути дела.

– Подлинный враг курдов – отнюдь не наша республика, – говорил Сероглу, – а все те иностранцы, которые зарятся на нефть и газ в Курдских горах, частью принадлежащих Турции. Вот в чем вопрос, и вот в чем мы могли бы прийти с вами к договоренности.

– К какой же именно?

– Мистер Мак-Грегор… – Сероглу неловко наклонился к нему из своего глубокого кресла. – Почему бы вам не наладить нечто вроде обмена мнениями?

– Я не совсем вас понимаю, – проговорил Мак-Грегор и услышал, как парадная дверь открылась. Опять пробежала девочка по коридору, и затем в комнату явилось еще одно живое свидетельство приобщения Сероглу к Европе – вошла собака из породы кокер-спаниелей и завиляла хвостом, заластилась к нежно любимому хозяину.

Обняв собаку, Сероглу сказал:

– Ах ты моя Бобби. Поди поздоровайся с мосье англичанином.

Здороваться Бобби не пошла, а опустилась у хозяйских ног, вывалив язык и не сводя преданных глаз с коричневых туфель Сероглу.

– Какой обмен мнениями вы предлагаете? – спросил Мак-Грегор. – Между курдами и турками?