Книга третья: Горы и оружие

Вышли из ворот. Мозель сел в свой малолитражный и малоприметный «рено» и уехал, а Мак-Грегор с Кэти молча пошли по Барбе-де-Жуи под мелким дождиком.

– Куда теперь нам повернуть? – спросил Мак-Грегор.

– Я думала, ты знаешь дорогу.

– «Одеон» – это за Сен-Жермен-де-Пре, – сказал Мак-Грегор, пряча руки в карманы плаща.

– Так далеко! У меня нет желания промокнуть дорогой, – сказала Кэти останавливаясь.

– Но такси сейчас не найдешь.

– Тем более следовало ехать с Ги. Зачем тебе понадобилось идти пешком?

Мак-Грегор почувствовал, что вот и приходит конец безопасному холодку отношений.

– Ах, да идем же, – проговорила Кэти раздраженно. – Ты явно решил прочесть мне нотацию. Итак, приступай.

Мак-Грегор поравнялся с Кэти.

– Темой нотации будет, конечно, Ги Мозель, – продолжала она. – Он как терновый венец у тебя на челе. Но настоящей ссоры ты не хочешь, не правда ли? Хочешь лишь вызвать меня на откровенность. Чтобы я сама тебе все на ладони поднесла.

– Что ж, – сказал Мак-Грегор. – Лучше откровенность, чем теперешние наши отношения.

– И одного себя вини. Если я стала равнодушна к твоим проблемам, то из-за тебя же самого. Меня упрекать нечего.

Они шли рядом, застегнувшись наглухо в свои плащи и стараясь не сталкиваться, не касаться друг друга.

– Я предупреждала тебя, что если опять поедешь в Иран, то я не отвечаю за последствия.

– И как это расшифровать?

– Тебе моя расшифровка нужна? Ты хочешь, чтобы я тебе объяснила?

– Хочу, – сказал он. – Говори.

– Но глупо ведь. Лучше уж не касаться.

– Тогда зачем эти твои вызывающие слова?

– Я хочу встряской, шоком разбить твое упрямство.

Они обошли группу студентов, под черным анархистским флагом шагавших кто по панели, кто по газону бульвара.

– Да, для меня это шок – проговорил Мак-Грегор. – Но зачем ты так, я все же не пойму.

– Затем, что ты похож на глупого пса миссис Фавзи. – (Миссис Фавзи была их тегеранская соседка; пса ее, если уж вцепился во что, не принудишь разжать челюсти, сколько ни бей, ни пинай и ни окатывай водой.) – Я, видно, так и не заставлю тебя бросить этот курдский безнадежный кавардак. А ты и не знаешь всей его безнадежности.

«Должно быть, Мозель рассказал Кэти что-то сверх того, что сообщил мне», – подумал Мак-Грегор.

– Бросить я не могу, Кэти, – сказал он. – Нельзя еще пока.

– Айвр, я пытаюсь открыть тебе глаза на цену, которую ты платишь за свое упрямство. Опомнись…

– Но я ведь сказал тебе, что кончу дело и останусь в Европе навсегда. Почему тебе этого мало? Для чего настаивать на том, чтобы я скомкал, бросил все теперь, когда близок уже конец? Две-три недели еще…

– Ты прекрасно знаешь, что между нами встало не одно лишь это.

– Знаю. Но ведь я уже согласился остаться в Европе. Чего же еще от меня нужно?

– Нужно, чтобы ты постарался меня понять.

– Но я понимаю.

– Нет, не понимаешь.

Они прошли мимо «Двух обезьян», где, густо обсев столики, люди тратят массу денег и энергии – доказывают этим свою значимость.

– И если для того, чтобы вывести тебя из смехотворного повиновения курдам, требуется, чтобы я спала с Ги Мозелем, то я буду с ним спать.

– Ну, ты попросту губишь все, – сердито сказал Мак-Грегор.

– Да, гублю. А чем тебя иным пронять?

– Но какой бес тебя толкает? Чего ты от меня хочешь, Кэти? Чего?

– Лишь одного, – ответила она. – Хочу, чтобы ты снова стал тем, кем был когда-то: просто человеком, индивидуумом, личностью. Тогда и я снова стану, какой была.

– Ох, мутит меня от этих индивидуумов. Я никогда не стану здешним, – взмахом руки указал он на город.

– Очень жаль, – сказала Кэти сухо.

Они взошли по ступеням под колоннаду театра «Одеон». При входе их остановила девушка с «конским хвостом» и с красной нарукавной повязкой.

– Если вы из числа зевак-иностранцев, – сказала девушка, – то советую не вмешиваться в споры. Даже Саган на днях освистали. Глазейте и помалкивайте.

И вслед за Кэти Мак-Грегор вошел в этот красивый красно-плюшевый старый театр, который Жан-Луи Барро передал теперь студентам в пользование. Красные ковры «Одеона» были усеяны мусором. В поисках места, где встать, они прошли по круговому коридору за ложами, втиснулись в одну из них и из глубины ее стали глядеть вниз, на битком набитый, тускло освещенный амфитеатр.

Сцена была наглухо закрыта пожарным занавесом, и поперек шла матерчатая полоса с надписью: «Бывший «Одеон» – ныне «Свободная трибуна». Трибуны, как таковой, не было, прения о революции велись прямо из партера и со всех ярусов. Спорщица кричала: «Остерегайтесь провокаций!» Другая откликалась среди свиста: «Все равно они нас пулеметами, если что. Я знаю. Я с матрацной фабрики». В переднем ряду Мак-Грегор увидел Сеси, она сидела рядом с Тахой и то и дело кричала: «Правильно!», «Нет, неверно!» Мак-Грегор указал на нее Кэти.

– Вижу, – сказала Кэти. – Я ее сразу заметила.

Но где же Эндрю? Поискав глазами, Мак-Грегор обнаружил и сына. Эндрю сидел, облокотись о сцену и другой рукой непринужденно обняв за плечо девушку, а та нежно к нему прислонялась и слегка подергивала за волосы сзади.