Книга третья: Горы и оружие

– Да, я знаю. – Форэ помялся. – Я посмотрю завтра, что можно сделать. Но ничего не обещаю.

Мак-Грегор поблагодарил, обменялся с Форэ рукопожатием и быстро вышел, чувствуя, что еще минута – и прорвется из-под любезных фраз досада, а обнаруживать свою досаду было бы ошибкой.

Но на улице досада овладела им вполне – было ясно, что Франции теперь не до курдской проблемы, слишком занята страна своими собственными проблемами. Это явствовало из лозунгов вокруг. Transparence, opacite, etouffement (ясность, туманность, подавление (франц.)) – мелькали слова из лексикона свободы. Минуя Сольферино, он увидел, как студент с вещевым мешком, полным аэрозольных баллончиков с краской, дописывает на стене станции метро: «Un seul privilege – celui du travail. Une seule aristocratie – celle de l'intelligence et du courage» (Единственная привилегия – привилегия трудиться. Единственная аристократия – аристократия ума и отваги (франц.)). Распыляемая краска кончилась, парень достал из мешка новый баллончик, но тут на него накинулся испитого вида старичок с пластиковой сумкой в руках. На ногах у старичка были холщовые домашние туфли, брюки пузырились на коленках. Старичок стал вырывать у студента краску, сердито крича: «Иезуит!» Студент продолжал писать. Старик хотел размазать лозунг руками, но краска уже высохла.

– Это скандал! – выкрикивал он, отталкивая студента. – Зверинец настоящий!

Явно опасаясь ушибить старика, парень подхватил свой мешок и ушел, бросив весело через плечо:

– Не сердись, старина. Для тебя же это все делается. Не понимаешь ты.

Старик попытался размазать буквы с помощью сумки, но опять попытка не удалась, и, взбешенный, он закричал вслед студенту:

– Все вы ошалели от слов, а слова-то пустые. Сказать-то вам нечего!..

Мак-Грегор не знал, чью ему взять сторону – старика или студента. На всех перекрестках французы препирались о Франции. Мак-Грегор прошел мимо Высшего архитектурного училища; его новый, светлого камня фасад был перекрашен студентами – разделан под красный кирпич в насмешку над училищным буржуазным формализмом, и стоявший у ворот студент-пикетчик в помятом цилиндре с кокардой иронически подмигнул Мак-Грегору: «Питер О'Тул!» Это определенно к чему-то относилось, но к чему, Мак-Грегору было неясно. Он не понимал этих летучих обрывков, которые у всех тут были сейчас на уме. Он знал только, что никто во Франции не может сказать теперь от имени Франции даже нескольких необходимых курдам слов. В данный момент Франции вообще не было.

Зато был Ги Мозель – сидел в кожаном кресле в столовой у тети Джосс и читал «Монд». Он пожал руку Мак-Грегору и снова сел, а Кэти поспешила сказать, что Ги заехал к ленчу.

– Шрамм вам расстроил дело, – сказал Мозель. – Жаль, жаль.

– И поэтому, значит, Кюмон не захотел со мной встретиться? – спросил Мак-Грегор, беря из рук Кэти рюмку аперитива.

– Я виделся вчера с Кюмоном, – сказал Мозель, – и он мне сообщил, что, по словам Шрамма, Комитет ваш разбит в прах и вряд ли сможет уже подняться. Так что, считает Кюмон, сейчас нет больше смысла связывать себя с ним обязательствами.

Сели за ленч, состоявший из холодного мяса, салата, бокала вина (Мозель омочил в вине губы, поставил бокал и больше к нему не прикасался), и Мак-Грегор сказал Мозелю:

– Шрамм не способен понять положение дел в Курдистане. Он оценил все по чисто внешним признакам.

– Вот вы и убедите в этом Кюмона.

– Как я могу убедить Кюмона через посредство его писарей?

– Понимаю, – сказал Мозель и стал расспрашивать о Комитете и о том, в самом ли деле Комитет так разобщен и обессилен, как полагает Шрамм. – Если, по-вашему, это может принести пользу, – заключил Мозель, – то я устрою вам новую встречу с Кюмоном.

Мак-Грегор покосился на Кэти, но та не подымала глаз, бесшумно хозяйничала: разливала кофе, пододвигала сахар, меняла тарелки ему и Мозелю, ловко оставляя «ничейное» пространство между ними на столе. И все это молча, как бы предоставляя им самим решать проблему своих странных взаимоотношений.

– Разумеется, помощь была бы кстати, – проговорил Мак-Грегор.

– Тогда я договорюсь и позвоню Кэти, – сказал Мозель. Кэти вышла, оставив их вдвоем. – Но что, если вам все же не удастся заполучить те вагоны?

– Тогда их взорвут, – сказал Мак-Грегор.

– Это будет глупо, – сказал Мозель, поморщившись.

– Не спорю. Но глупа сама ситуация.

– Если вы способны повлиять на этих глупцов, то скажите им, пусть подождут. В министерстве по-прежнему еще сильна фракция, которая охотно передала бы это оружие вашему Комитету. Если вам удастся сдвинуть Кюмона с мертвой точки, убедить его в том, что Шрамм неправ, то вы еще, возможно, добьетесь успеха.

Вернулась Кэти – уже в плаще.

– Я в «Одеон» собралась, – сказала она Мозелю. – Уж очень завлекательную вы, Эндрю и все прочие нарисовали мне картину того, что там происходит.

– Я подвезу вас, – сказал Мозель вставая.

– И я с вами, – сказал Мак-Грегор и вышел следом, надев в холле свой плащ. – Собственно, мы с Кэти можем и пешком, – сказал он Мозелю на лестнице. – Это ведь недалеко.