«Книга Всезнания» (СИ)

— А если человек на пороге смерти, и врач производит эвтаназию, это убийство? — озадачил паренька призрак. Тот не ответил — призадумался.

— А если человек совершает самоубийство, это многим лучше убийства? Суицидник ведь тоже отнимает жизнь у того, что должен жить, пусть это и он сам.

Тсуна нахмурился и окончательно запутался.

— К чему ты ведешь?

— К вопросу: кто решает, когда человеку умереть? И кто выбирает его дату смерти? Я знаю точный ответ, но подумай вот о чем. Суицидник мог прожить еще долго и, возможно, даже нашел бы счастье. Человек на аппаратах искусственного дыхания больше походил на растение, но мог бы еще долго существовать и давать родным подержать его за руку. Любой, убитый на войне, в перестрелке или во время ссоры, имел шансы на продолжение жизни. Равно как и те, кого убили посредством несчастного случая — без умысла и намерения, просто сбив машиной или уронив на голову горшок с геранью. Смерть обрывает жизнь. Иногда руками людей, иногда чем-то иным. Просто тело прекращает функционировать, душа отправляется в путешествие. Так скажи, кто решает, когда человеку умереть?

— Ну… наверное, Бог? — Тсуна не понимал, к чему ведет его Страж. Тот усмехался.

— А теперь скажи мне, Савада Тсунаёши, ты Бог?

Одинокий удар набатного колокола.

— Ты имеешь ввиду, что я не должен был убивать, потому что…

— Просто ответь.

— Нет, конечно!

— Ты не Бог, а решает, кому и когда умереть, именно он. Хочешь, открою секрет?

Тсуна не хотел. Но ему не оставили выбора.

— Если высшие силы не хотят, чтобы человек умер, он останется жив. Упадет с десятого этажа, переломает кости, но выживет. Проведет трое суток под завалами, но спасется. Будет раз тридцать покалечен кривым бандитским ножом, но не умрет. Ни один убийца не сможет лишить жизни того, кто должен жить. А тот, кто должен умереть, может запереться в комнате с мягкими стенами, но встретит конец благодаря обыкновенному инфаркту. Не мни себя Богом, герр Савада. Убийца — лишь инструмент. Хотя это не снимает с него ответственности, так же, как с револьвера. Потому что револьвер мог дать осечку, и человек бы умер от инсульта. А быть может и нет? А что, если бы он выжил и прожил на пару недель дольше? Пара недель — мелочь в масштабах времени, словно секунда! Но за эти пару недель он бы мог разрушить жизни сотен. Или спасти. Всё относительно. И вина тоже. А еще относителен выбор. Ты можешь верить в Бога и свою роль палача, а можешь не верить и считать себя судьей. И только Книга будет знать правду. А расскажет тебе ее она лишь по запросу.

Фукс рассмеялся, а Тсуна в тот момент подумал: «А так ли это важно? Какая разница, кто принимал решение? Важно, что на курок нажали».

— Вольф, ты ведь сам говорил: причины приводят к следствиям, и этого невозможно избежать, так?

— Именно, — в глазах немца вдруг блеснул победный огонь. — То, что следует после рокового выстрела, — его следствие. Сам же выстрел — следствие событий, ему предшествовавших. И если хорошенько поискать, даже у самой невинной жертвы мы найдем мелкие грешки, как и у самого «невиновного» убийцы, случайно сбившего пешехода мопедом. Жизнь бежит вперед. Мы не можем изменить прошлого…

— …но мы можем изменить будущее, — закончил за духа Савада.

— Именно.

Это была победа. И Тсуна перестал корить себя за убийство двух человек, мечтавших о гибели сотен.

***

Рубины — алые корунды, многие годы набиравшие массу, цвет, плотность… Они лежали среди обломков горных пород и постепенно, очень медленно превращались в драгоценность. С каждой секундой, с каждым столетием они становились всё ценнее и прекраснее, дожидаясь, когда их найдут, огранят и заставят сиять в лучах солнечного света.

Но есть алые россыпи, которые со временем становятся ужасны.

Бежевый океан ковра пересекал алый Гольфстрим, тянувшийся через всю комнату от стены к окну. Крупные алые лужицы, словно мелкие озерца, покрывались коричневой коркой медленно и неохотно. Резкие мазки, будто нанесенные кистью каллиграфа-абстракциониста, сдавались времени и воздуху много быстрее — они теряли драгоценный рубиновый окрас и становились грязно-коричневыми, как подсохшая после дождя грязь. Эта россыпь живых корундов была уродлива в своей умиравшей красоте. И она тянулась выцветавшим шлейфом за своим императором, преклонившим колени перед крохотной частицей неба за окном.

Тсуна цеплялся пальцами за подоконник и пытался встать, чудом не теряя сознание. Неглубокие, но многочисленные раны, которые он старался зажать левой рукой, капля по капле выдавливали из него жизнь. Перед глазами всё плыло, и Савада сравнил эти ощущения с теми, что испытал в пещере во время поисков картины Вонголы — его покидала энергия, а вместе с ней и сама жизнь. Сил не оставалось. Но он всё же еще был в сознании.