Книга Z. Глазами военных, мирных, волонтёров. Том 1

Я попытался оставить номер отца командиру группы, но он наотрез отказался записывать его, твёрдо сказав, что я занимаюсь глупостями. С его стороны, возможно, это был верный шаг — людям не нужно идти в бой с мыслью о том, что для них он последний. Но я-то знал, что меня ждёт в ближайшем будущем. Как мне однажды сказал мой друг, русского должны по-настоящему волновать только две женщины: Россия и смерть. Я должен отправиться ко второй ради первой. А контакты людей, которые должны раньше всех узнать о случившемся, я скинул сослуживцу.

Где-то к полуночи я смог уснуть беспокойным и сбивчивым сном. Спать в свою последнюю (как мне тогда казалось) ночь совсем не хотелось, но нужно было набраться сил и быть максимально бодрым. В конце концов, я должен быть способен забрать кого-то с собой. Один раз проснулся от криков, причём даже не понимал, начался уже бой или нет, — кто-то кричал, что всем нужно залечь, а так как команда была мной получена в положении лёжа, то я счёл её выполненной и заснул снова. Кричал, как выяснилось утром, один из сослуживцев в таком же тревожном сне — он появился в части утром предыдущего дня, накануне выйдя из запоя. Когда его отправили в качестве наказания копать окопы, то он не выдержал нагрузки и упал под солнцем без сознания. А теперь ему нужно было идти невыспавшимся на штурм украинских позиций… Вот уж кому я точно не завидовал.

Утро выдалось суматошным и глупым.

На всех не хватало автоматов, а тем более магазинов — людям, которые остались без них, остальные скидывали «на общак» — оружейник слёзно просил перед строем положить «излишки» в кучу на асфальте тех, у кого больше четырёх рожков. Я скинул свой, пятый, но моему примеру последовали далеко не все, кое-кто поехал в бой с очень хорошим запасом.

Сначала нам сказали, что гранатомёты и гранаты мы получим на месте. Потом командиру моей группы, А., всё-таки удалось заполучить «шайтан-трубу» и три заряда на неё, старшим групп раздали рации, после чего мы все погрузились в старый «Урал» с деревянными бортами. В машину мы набились буквально как сельди, многим пришлось стоять, но я, облачённый в тяжёлую броню, нашёл себе местечко с краю и приземлился. Кроме нашей группы в грузовике везли множество почти незнакомых мне людей, включая бойцов, чьи позывные я ни разу не слышал.

Я смотрел снизу вверх на голубое небо, и больше всего мне запомнилось лицо одного из солдат, выделявшееся на контрастном фоне. Сухой мужчина, явно уже в годах, всем видом напоминал подростка, пусть и покрытого морщинами. У рта топорщились редкие светлые усики, а из глаз текли слёзы. Не знаю, то ли из-за цели нашей поездки, то ли из-за того, что в лицо стоявшему в кузове человеку нещадно бил резкий утренний ветер.

Клеточке раскрыться, зайчику скакать,
Кто теперь решится сказку рассказать?
Кто теперь засунет душу в омолот?
Кто теперь полюбит? Кто тебе споёт?

Мысли о скором и фатальном исходе определённо преследовали не только меня. Ещё вечером в кубрике один из моих соседей решил поразмышлять на тему ближайшего будущего.

— Да, на прорыве точно девяносто процентов личного состава поляжет.

— Не пизди, — сухо прервал его я.

— Да ты не думай, что я Рембо такой.

— Я понимаю, что ты не Рембо.

Просто не пизди.

Во-первых, я не люблю, когда кто-то бросается взятыми из головы статистическими данными.

Во-вторых, умирать мне всё-таки чертовски не хотелось.

***

Последние часов десять мы сидели в заброшенном одноэтажном кирпичном здании, страшно захламлённом и ранее использовавшемся, по всей видимости, в качестве гаража. Периодически рация передавала какие-то разговоры, из которых нельзя было толком понять, что происходит вокруг нас и что от нас требовалось.

Время от времени неподалёку свистели пули и падали снаряды, а я кемарил в бронежилете, иногда просыпаясь, слушая пространные разговоры сослуживцев, отходя на улицу помочиться и возвращаясь обратно. Сухих пайков нам с собой не дали, поэтому на 25 человек пришлось делить несколько банок тушёнки и пару буханок хлеба, да разок кто-то сварил котелок кофе на всю группу.

После очередного пробуждения я услышал, что нужно грузиться в «Урал», который периодически уезжал и возвращался на место.

Уже после погрузки я спросил у сидевшего рядом со мной медика, куда же мы, собственно, отправляемся.

— Да на базу. «Беха» сломалась.

БМП сломалась. Артиллеристы отработали не так, как было нужно. Авиация в воздухе так и не появилась. Прорыв закончился, так толком и не начавшись. Мы уезжали обратно в Донецк.

Я посмотрел на здание, в котором укрывалась группа. «Мы будем жить вечно», — гласила оставленная кем-то из наших предшественников надпись. Такая искренняя и такая лукавая. Кого-то она воодушевит, а кто-то примет её за издёвку. Я понял её по-своему — мы просто будем жить вечно. Хотя бы сегодня.