Книга жёлтой росомахи

Вскоре он дошёл до квартиры, встал в распахнутых дверях своей комнаты и рассеянно оглядел её. Она ему вдруг показалась угрюмой. Выцветшие зелёные обои с мелкими золотыми цветочками, бесцветный поцарапанный паркет, два больших, давно немытых окна за серыми полосатыми занавесками. Даже мебель навевала на него тоску. Облезлый топчан за коричневой старой ширмой – на нём спал дядя Коля, Виталькина не застеленная кровать со спинками, на которых красовались никелированные шарики, массивный бежевый комод на кривых ножках, платяной шкаф с маленьким стеклянным окошечком наверху одной из дверных створок. Не раздражали юношу только стоящий посреди комнаты большой круглый дубовый стол, заваленный газетами, да висевшая над столешницей лампа с зелёным абажуром. За окном темнело, к городу подкрадывались сумерки белых ночей, и Виталий включил свет. В комнате сразу стало уютнее: на столе появился яркий круг света, за границами которого поселился мягкий зелёный полумрак.

Виталий сел за стол, взял ближайшую газету – это была «Ленинградская правда» – и стал рассеянно просматривать заголовки, не вникая в тексты, не разглядывая блёклые фотографии. В голове Виталика при прочтении всё слилось в один нелепый заголовок: «Великая Сталинская забота Замечательный документ Колхозники горячо приветствуют постановление партии о дополнительной оплате труда Выполнять суточный график по всем показателям Выдающиеся работы ученых Ленинграда На строительстве Свири-2 Самолет Черевичного готовится к старту Заявление правительства Англии Приезд норвежской делегации Недостаток хлеба во Франции».

Виталий понял: сегодня чтение газет – это не его стихия. Он отложил «Ленинградскую правду» и заметил на столе раскрытый фотоальбом. Тут только сейчас племянник вспомнил, почему в выходной день родного дяди нет дома.

Три дня назад Виталик вернулся вечером из Университета и застал сидящим за столом дядю Колю в рабочей спецовке. Николай Терентьевич указательным пальцем правой руки перелистывал фотоальбом, а тыльной стороной ладони левой руки вытирал слёзы. Виталий даже испугался. Его дядя – коренастый мужик с широченными плечами, большущими кулаками, грузчик Ленинградского Морского порта с пятнадцатилетним стажем – плакал как ребёнок. Его обветренное красное морщинистое лицо, карие глаза не знали ранее ни слёз, ни улыбки. Так, по крайней мере, думал племянник.

– Дядь Коля, что случилось?

– Ты тут давеча оставил на столе книжку поэта Блока. Я сегодня её от скуки начал листать и прочёл такие стихи, такие стихи…словом, душу они мне перевернули.

– Какие стихи? – спросил юноша, вновь поражаясь – на этот раз многословности дяди. Обычно Николай был неразговорчивее их комода.

– Вот они, – дядя взял коричневый томик, открыл на нужной странице и начал сбивчиво читать осипшим голосом:

Девушка пела в церковном хоре,

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

Так пел её голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у Царских Врат,

Причастный Тайнам, – плакал ребенок,

О том, что никто не придет назад.

– И что тут не так? – спросил племянник.

– Всё так, Витюша, всё так и есть. Больше всего меня зацепил последний стих. У меня так сердце сжало от мысли, что я никогда уже не увижу отца, мать, наш родной дом – потому что…никто не придёт назад. Я взял наш альбом и вот уже час глаза на мокром месте, – с этими словами дядя протянул племяннику старую пожелтевшую фотографию. Виталий видел её не раз: там была запечатлена семья Терентия Половинкина на фоне их дома – большого бревенчатого сруба с мансардой и окнами с резными наличниками. В палисаднике с тонкими берёзками Терентий выстроил домочадцев. Жена Клавдия – совсем молодая белокурая женщина в нарядном сарафане, пятилетний Коля – белобрысый забавный малец без штанов, в одной длиной белой рубахе. Сам Терентий по случаю неординарности события – фотографирования – одет во всё новое: картуз, косоворотку, полосатые штаны, хромовые сапоги. На его круглом молодом лице застыла довольная улыбка, чуть прикрытая черными усами.

– Никогда это не вернётся, отца-мать не увижу, сердце болит от этого, – тихо сказал дядя

– Дядь, почему не увидишь, у тебя с понедельника отпуск будет, езжай.

– Ты не понял, я не увижу нашу семью, дом из моего детства. Там сейчас всё по-другому. Деревья в палисаднике выросли. Раньше я их мог ладошкой обхватить, а сейчас и двумя не обхвачу. Отец – тогда молодой и кудрявый красавец – сейчас дряхлый старик. Мать уже в могиле. Не увижу той тропки у дома, по которой бегал я голоногий к речке. Она заросла бурьяном. И дом уже не тот: крыша прохудилась, пол провалился. Отец писал. Он сейчас жить к сестре переехал – к тёте Агнии. Виталик, ты вот на физика учишься. Скажи, может когда-нибудь изобретут такую штуку, чтобы можно было в прошлое вернуться?