Книга жёлтой росомахи

– Нет, дядь Коль, машина времени только в фантастических рассказах бывает.

– Жаль… Но ты прав – надо ехать домой. Застану отца ещё живым. Помогу по хозяйству, крышу подлатаю, забор поправлю. Поговорю с отцом, о чём не успел или не хотел поговорить раньше. Может, сердце перестанет болеть от тоски.

– Езжай, конечно, – пробормотал Виталий, уязвлённый тем, что раньше не замечал в родном дяде такой тонкой, ранимой души.

Дядя в тот же вечер собрал вещи, а утром уехал на вокзал.

Виталий отогнал от себя воспоминания об этом недавнем разговоре с дядей, так как почувствовал себя дурно. Он встал, добрался до своей кровати и рухнул на неё, не раздеваясь. Слабость была в теле ужасная. Виталий даже на время забылся. Сколько провалялся на постели, он не понял, но подскочил, как ужаленный и кинулся к столу. Быстро нашёл клочок бумаги, карандаш и начал писать письмо.

«Здравствуй, Полина! Мы сегодня расстались очень нехорошо, неправильно. Я совсем не о том хотел с тобой поговорить. Но рядом с тобой я робею и начинаю вести себя, как дурак. Простишь ли ты меня когда-нибудь?

Я хотел тебе сказать вот что. Я не говорил этого ни одной девушке на свете. Когда я тебя в первый раз увидел, то…»

Виталий встал со стула и начал ходить по комнате вперед-назад, пытаясь найти нужные слова и не находил. Хотелось сказать многое, а как это втиснуть в рамки слов-предложений – не знал. Как объяснить, что с её приходом у него в душе поселилось счастье, тепло на сердце становилось, когда она входила в аудиторию. Радость заполняла его существо, когда она улыбалась ему своей робкой улыбкой. Когда портилось настроение, то стоило лишь только подумать о Поле, как все неприятные мысли улетучивались. Он мог всё утро ходить радостный, зная, что сегодня он увидит Полю, а потом целый день счастливый, от того, что увидел её. Но нынешняя встреча, точнее то, что она обиделась на него, была как нож в сердце. Виталий застонал, как от зубной боли, вспоминая о своём глупом вопросе. Он снова сел за стол и продолжил писать.

«…то понял, что люблю тебя, Полиночка. Я хочу жить только для тебя, а если надо – то и умереть за тебя. Скажешь – отдай всю свою кровь по капле – отдам. Если ты не простишь меня, отринешь, то из моей души вырвут главный стержень жизни. Из неё просто уйдёт солнце…а жить во мраке…стоит ли?»

Потом юноша ещё подумал и написал:

Туго сердце в груди колыхнулось,

Оборвалась в сердце струна.

И со счастьем жизнь разминулась,

Исчерпав свой лимит весь до дна.

Завтра солнце взойдёт на востоке,

Жизнь ударит кого-то ключом,

И польются потопа потоки,

Я же буду уже не причём.

Виталий сложил исписанный листок, положил в конверт – дядя их много купил, чтобы деду писать – заклеил его и задумался. Он не знал, что ему делать с этим письмом: написать Полинин адрес и отправить по почте или отдать ей лично в руки. Мысли заметались.

Его взгляд вдруг упал на отрывной календарь, висевший на стене. Виталий подошёл к нему, посмотрел на будильник и машинально отметил, что наступило завтра и надо оторвать вчерашний листок. Он так и сделал, а потом вслух произнёс текст, напечатанный на календаре:

– Восход 3.35

Заход 22. 26

Долгота дня 18.50

Понедельник

23

Июнь

1941 год.

Глава 6 Ветвь чёрного дерева

…Вскоре возникли по курсу ПАЗика и заморгали огоньки. Они выстроились в горизонтальную линию, обозначив наличие какого-то города вдалеке.

Через час они уже въезжали в этот город, застроенный серыми домами. Небо стало светлеть, но цвета это городу не добавило.

ПАЗик остановился возле трёхэтажного серого дома с колоннами.

– Всё, приехали, – хмуро произнесла Аня.

– Мы уже на том свете?

– Я не знаю, как это называется, но вы остаётесь здесь. А мне надо обратно. Прощай, дядя Лёня.

– Прощай, племяшка, – с тоской в голосе произнёс Леонид и покинул автобус, который тут же отправился в обратный путь.

Тусклый свет пасмурного неба освещал невесёлую картину: серые однообразные 2-3-этажные строения, грязный асфальт, кое-где прикрытый клочками серого снега. Солнца не было, но свет с низкого неба лился равномерно, не оставляя шанса чёрным теням.

«Псесимистическое зрелище, как сказала бы блондинка за углом», – произнёс Лёня, ступив на асфальт. На рай это не похоже, на ад тоже.

Людей не было видно. «И птички не поют, деревья не растут», – хмыкнул Доброхотов.

Действительно, никакой растительности и живности не наблюдалось.

Леонид прошёлся по дорожке к зданию с колоннами и сразу отметил интересную особенность в себе. Его ничего не беспокоило теперь. Есть-пить-до ветру сходить ему не хотелось. Перестала беспокоить печень. О хондрозе ничего не напоминало. Тело было лёгким, а голова пустой. Доминировало лишь чувство скуки смертной, тоски и безнадёги.

Топать к зданию было неприятно и нелегко – периодически приходилось выдёргивать ноги из зыбучих песчаных луж.