Книга живых

— Ловил я рыбу летом на каникулах у нас на озере. Стою на бережку. Рядом со мною красное пластмассовое ведерко. Клев идет, но рыбешка все такая мелкая. Вот выдернул я из воды очередного лещика, небольшого, с ладонь. Снимаю его, бедного, трепыхающегося, с крючка и краем глаза вижу. Из густой травы выползает к моему ведру… гадюка. Черная вся, здоровая. Ну, метра полтора, наверное. Я застыл. Смотрю. А она, гадина такая, подползает к ведру. Голову поднимает. Вот так, — и Володька плоской ладонью показал, как гадюка поднимает голову и, наклонившись через край ведра внутрь, пытается украсть у него его законную добычу.

— Конечно, я сначала от такой наглости остолбенел. А потом взял удилище. А оно у меня крепкое, из орешины было сделано. Да ка-а-а-ак рубанул ее прямо по шее! Голова так и отскочила! Ну вот. Тело ее забилось, забилось. А потом обмякло… Я на нее посмотрел. Палочкой рот раскрыл. Где, мол, у нее зубы? А зубищи у нее — у-ух! Потом решил: сниму-ка я с нее кожу. Достал ножик. Зацепил… И она легко пошла… как чулок с ноги снимается, так и кожа со змеи. Гладкая, блестящая… Я из нее ремень сделал. Помнишь, Шурик, у нас тогда мода была такая? Придешь на танцы с ремнем из змеи… Покажешь девчонкам… Они как заорут со страха…

Колеса мягко постукивали, убаюкивали. Дубравин тоже вспоминал, слушая его бесконечные рассказы о детстве, о юности. Об их проказах и победах. Ехали они домой. В свое родное Жемчужное. На юбилей. Полвека почти, как закончили школу.

* * *

Собраться в дорогу было делом техники. Он сам позвонил ребятам. Отец Анатолий отказался сразу: в эти дни отмечался большой церковный праздник, не благословят на поездку. А Вовуля Озеров начал отговариваться дальностью дороги и нехваткой на такую дорогу ресурсов. Но Шурка его переборол, строго по-командирски заявив: «Надо ехать! Все остальное я решу!»

Так Володька пролетел от Камчатки всю страну — до столицы нашей Родины города-героя Москвы. Там они встретились. Дубравин, увидев перед собою сухонького седого мужичка, всего в татуировках и украшениях, прослезился. Затем они сели в другой самолет. И американская стальная птица под названием «боинг» перенесла их в новую столицу Казахстана. Вспомнив на железнодорожном вокзале поочередно все остальные имена этого футуристического города, а именно: Акмолинск, Целиноград, Акмола, Астана, они благополучно сели на поезд, тронувшийся в сторону Усть-Каменогорска. Тысячи километров дороги снова сблизили их. Так что, слушая радостно-возбужденное балабольство друга — русско-ительменского охотника и шамана Володьки Озерова, Дубравин нежился на полке в вагоне СВ. Думал о том, как вести себя. И что ему скажут девчонки, с которыми в юношеские времена он вступал в отношения. А потом встречался. Переписывался. Иногда «общался». До тех пор, пока бесконечная река времени не поглотила их и не превратила в полузабытые, стершиеся воспоминания, похожие на сон.

Теперь, в дороге, он все пытался представить, какими все стали. «Вот Зинка — она какая? По телефону голос резкий, мужской. Значит крепкая, здоровая. Наверное, настоящая русская женщина — могучая, статная, которая и коня на скаку остановит. И пережила она страшные девяностые, когда не одна изба горела, а вся страна…»

Жизнь в вагоне шла своим чередом. Рысцой носилась туда-сюда чудная проводница, похожая лицом одновременно на гречанку, осетинку, армянку и черт знает на кого еще. Носили обеды из ресторана. И конфеты откуда-то.

Сначала за окном мелькали все больше степные пейзажи. И чем дальше поезд отъезжал от помпезной столицы, тем грустнее они становились. Ободранные будки смотрителей. Серые, давно не видевшие ремонта, постройки. Побуревшие от времени шиферные крыши целинных поселков. Похоже было, что бутафорски роскошный стольный град тянул жизненные соки из всех окружающих городков и поселений. После Семипалатинска, именуемого теперь на укороченный лад Семей, пейзаж пошел повеселее: возвышенности, заросшие лесом, окультуренные поля с торчащей после уборки зерновых стерней, приличные асфальтированные дороги, железнодорожные переезды со стоящими у шлагбаумов вереницами легковых машин.

А дальше! Дальше — родная алтайская гористо-лесистая местность. Длинный состав поезда шел вдоль бурного Иртыша. И все больше на станциях встречалось своих, кержацких скуластых лиц.

Очередная остановка на одной из станций принесла сюрприз. В соседнее купе загрузили — другого слова и не подберешь — необычного пассажира. Это был огромный, под два метра ростом, толстенный, грузный то ли батюшка, то ли монах. Одет он был в черную шапочку и какую-то странную рясу, которая скрывала его жирную грудь и толстые конечности. Заплывшие жиром глаза почему-то быстро-быстро шарили по вагонному коридору. Редкая бело-рыжая бороденка торчала в разные стороны. Двое сопровождающих, судя по всему, миряне, внесли следом огромный баул «цурипопика». И, покинув вагон, долго стояли на перроне, калякая с черноволосой разбитной проводницей.

Когда поезд тронулся и пошел набирать ход, проводница неожиданно появилась в дверном проеме их купе: