Книга живых

Стоял Дубравин у этих ворот родного гнезда и сомневался. Надо ли входить? Или, как говорится, просто повернуть оглобли и ехать дальше. Постоял-постоял и все-таки решился. Толкнул калитку рядом с воротами. Она подалась: «Видно, в деревне и по сей день ничего не запирают». Открыл. И зашел на двор. А здесь все так же, как и было. Из будки, в которой когда-то жил Джуля, выскочил беспородный пес на цепи и принялся лаять. В доме скрипнула дверь, и на пороге показалась хозяйка, полная, хлопотливая женщина лет сорока пяти. В халате и тапочках. Смуглая, с остатками кудряшек. Глаза тревожные. Жена племянника Сереги Татьяна. Увидела его, стоящего среди двора, всплеснула руками:

— Вот так нежданный гость!

Следом выскочил худенький мальчишка лет семи в трусах и майке.

— Поздоровайся с дядей Сашей! — сказала Татьяна.

— Здравствуйте! — малыш протянул ему теплую ручонку. И их ладони плотно сомкнулись.

— Ну, как вы тут? — спросил Дубравин.

— Да вы проходите в дом! Сергея сейчас нет. Он на работе…

— Чем занимается?

— Да так же работает охранником. И машины «шаманит». Да вы проходите в дом! — повторяла она.

— Да нет, я на минутку заехал. Тут мы собираемся на юбилей окончания школы. И меня там давно ждут.

Во время этого диалога мальчишка, крепко державший его за руку, заныл, видимо, продолжая какой-то давний спор:

— Не хочу быть Киселевым! Я хочу остаться Дубравиным.

— Что это он? — спросил Шурка.

— Да это наш внучок от дочки Машеньки. Она его записала Дубравиным, а сейчас вышла замуж и хочет переменить ему фамилию на мужнину. А он против.

— Я хочу быть Дубравиным! Хочу! — упрямо повторял малыш.

А Шурка гладил его по теплой стриженой голове и утешал:

— Оставайся Дубравиным. Конечно, держи нашу марку. Скажи дочке: старший в роду — дядька — запретил менять! — заметил Шурка Татьяне.

Та согласно закивала. А он подумал про себя, слегка сомневаясь в своем таком праве: «В конце концов, чтобы оставить за ними дом — родовое гнездо Дубравиных, я взял грех на душу. Значит, имею право!»

А дело было в том, что, когда умерла матушка, к Дубравину на похоронах подошли знакомые женщины, которых, видимо, попросила жена племянника. Подошли с вопросом: что будет с домом? Будет ли он, Дубравин, претендовать на наследство? Потому что по закону дом этот принадлежал наполовину ему, наполовину — сестре Зойке. И племяш Серега, Иванов сын, со своим семейством был тут седьмой водой на киселе.

Но, подумав с минуту и понимая, что старенькие родители «доживали» именно с внуком, он твердо сказал тогда: «Я на дом претендовать не буду. И Зойке не дам!»

Зойка с родителями переругалась вусмерть еще задолго до их кончины и отношений не поддерживала. На похоронах ее не было. И он просто решил: буду молчать. Но чего это молчание ему стоило! Грызла его совесть: родной сестре не сказал о смерти матери!.. А, с другой стороны, скажи — и она начнет качать права. С ее-то характером! Потребует с Сереги деньги. А где он их возьмет? И так еле сводит концы с концами. Придется дом продать чужим людям! А сейчас, побыв здесь десять минут, он убедился, что поступил правильно. Потому что дом живет. В нем творится своя жизнь. И этот мальчишечка, правнук его беспутного братца Ивана, сгинувшего где-то по пьянке, этот мальчишечка, маленькая веточка их родового древа, дал ему надежду, согрел его холодеющую душу. И своими словами как-то утешил его. «Этот — маленький, а наш! Дубравин. Не то что мои — ни рыба ни мясо!»

Дубравин был недоволен своими старшими сыновьями. Алексею уже под сорок. Три раза женился. Но что-то все время не ладилось: поживут — и разбегаются. А главное — нет внуков. Род угасал. Никита — тот вроде и деловой. Долго себя искал. И бизнесом пытался заниматься. И менеджером был. А в конце концов пошел работать в московскую школу. Учителем. Пусть так. Но тоже — ни семьи, ни детей. Живет в Москве с собакой в квартире. В свое удовольствие. «Оба не хотят брать ответственность на себя! Все вскользь. Все сбоку. В пристяжных, — думал он о сыновьях. — А Георгий, — и сердце привычно заныло, — отрезанный ломоть. Теперь одна надежда — на Дуняшку. Ее жизнь надо обустроить. Поднять».

Так, мысленно сетуя на нескладуху, поехал он по родному Жемчужному дальше. А жизнь в деревне словно остановилась. Снесли, правда, корпуса фермы, где он работал, помогал матери. На этом месте нашли источник минеральной воды и построили небольшую лечебницу.

А в остальном, прекрасная маркиза… Ярко чувствовалось только одно изменение: в юности все казалось ему большим, солидным. А сейчас, после долгого перерыва, дома, улицы — все стало маленьким, низеньким, неказистым, почти игрушечным. Дубравин попросил Володю-младшего остановиться у памятника односельчанам — солдатам Великой Отечественной.