Книга живых

И сколько он ни пялил глаза, ну никак не мог узнать, например, в расплывшейся, потерявшей форму бабушке пышную красавицу Лидку Ющенко… Особенно конфузно было с теми, с кем он в подростковом, горячем возрасте играл в любовь. Как узнать в жесткой, огненно-рыжей женщине-вамп юную модель Людку Бринь, с которой не раз сходился он грудь грудью на школьных танцах! А потом, провожая с танцулек домой, выкрадывал горячие поцелуи… А вот очередной конфуз. Стильная, с загаром, сухая маленькая женщина с выбеленными волосами.

— Ну-ну! — подталкивает и торопит его Косорукова. — Это кто? Неужели не узнаешь?

— Не-а!

— Да это же Света Будко!

Ох ты боже мой! Как ему неловко. После одной из вечеринок деревенской ночью прямо на скамейке в парке беззаветно любила его эта девочка. И шептала на ухо, крепко-крепко обнимая: «Мне же еще замуж выходить!» Да, а теперь вот не узнал! Так обошли они весь ряд, в котором все-таки обнаружилась и парочка мужиков. Дубравин вглядывался в знакомое суровое продолговатое лицо. И узнавал. Но вот фамилию вспомнить не смог.

Косорукова подсказала:

— Да это же Славка Подколодный!

Оба-на! Дубравин вспомнил, как сошлись они на школьном ринге. И, невзирая на правила бокса, дубасили друг друга своими кувалдами в черных грушах-перчатках. И как Славка уже после первого раунда сказал, что больше драться он не будет. То есть выкинул белое полотенце. А дурковатый физрук, несмотря на этот отказ соперника, взял да и несправедливо присудил Славке победу. По очкам! А теперь Дубравин видел улыбающееся лицо. И вспомнил. Славка выучился на мента. Служил в столице. Теперь на пенсии. Подполковник.

Так прошлись они вдоль стола. Вот и последние стулья. И тут он остолбенел, просто в ступор впал. Хочешь стой, хочешь падай! Это была она. Талина Озерова. Ныне Шушункина по мужу. В черном маленьком платье. Выглядела она все еще молодо и привлекательно.

«Ой ты сволочь! — подумал он о Володьке Озерове. — Что ж ты не сказал, когда я спрашивал, кто будет?! И Косорукова тоже сволочь! Все говорила, что приедет Танька Жарова с Дальнего Востока. Будет Валька Минаева, которую Дубравин почему-то мысленно похоронил. А главное-то…»

Галинка тихо улыбалась, а Косорукова натурально насмешливо лыбилась:

— Ну что, узнаешь ее?

Дубравин только выдохнул. Подошел, поздоровался. И о чудо! Он ничего не почувствовал! Больше не стукнуло в ребра, не заколотилось его сердце. Не вспыхнул огонь, как говорится, в чреслах. Он остался спокоен. И разум его даже не замутился, не откликнулся какими-нибудь горячечными воспоминаниями о прошлом. Все прошло. Исчез этот морок. Этот запал и восторг. Видно, любовь к Людке, к семье излечили его наконец от этого недуга. Он даже удивился этому своему спокойствию. И на всякий случай, чтобы проверить, наклонился через стол и чмокнул ее в теплую, такую домашнюю щечку. Тишина. Занавес.

Обойдя строй, Косорукова предусмотрительно посадила его на противоположный конец стола. Рядом устроился Вовуля Озеров. Дубравин ткнул его локтем под ребро:

— Ну ты и сволочь! Молчал всю дорогу. И давно она здесь?

Вовуля дурашливо усмехнулся и так же заметил:

— Сюрприз!

И банкет покатился дальше чинным и благородным образом. Ракиш повел общество к очередному тосту:

— Мы уже выпили за наших дорогих ушедших учителей! За тех, кого нет с нами…

Дубравин ожидал, что он предоставит слово вновь прибывшим, но хитрый аким района, видно, сильно поднаторевший в искусстве тамады, решил по-иному. Он начал давать слово для тоста с дальнего от него конца стола. И у Дубравина появилось время прийти в себя. И аккуратно разобраться во всем происходящем. Шурка наполнил бокал. Ткнул пару раз вилкой в салат оливье. Понял, что вино так себе, а закусь слишком жирная. И решил не есть и не пить, чтобы не сорвать поджелудочную. Все вроде было в порядке. Любовная горячка прошла, но что-то еще оставалось там, на самом донышке души. Он краем уха вслушивался в тосты, а сам пытался разобраться: что же все-таки сохранилось? Радость, удивление, разочарование, желание блеснуть?

И на последней минуте очередного тоста он догадался, что за горечь осталась на дне души, как на дне бокала. Их сын. Георгий. Он уже взрослый. И они с ним не общаются. И это постоянно грызет его столько лет, столько зим.

«Спрошу у нее», — подумал Дубравин, дослушивая еще одну здравицу. И машинально пригубил невкусное казенное вино.

А тем временем «отцветшие розы», как окрестил он своих одноклассниц, что называется, приступили к самоотчетам:

— Я закончила школу, поступила в педагогический институт, вышла замуж…

— У меня трое детей! Двое внуков. В общем, все в моей жизни хорошо!

— Так давайте же выпьем за всех нас, чтобы у нас все было хорошо! И чтобы на земле был мир! — как под копирку, говорили они.

Сначала его слегка раздражала их отчетность. А потом он понял. Ведь замужество, рождение детей и внуков — это действительно самые важные, самые главные события в их жизни, и они справедливо ими гордятся.