Книга живых

Вышел. Пошел к монументу. В детстве он представлялся таким величественным. Теперь выглядел скромным. Такой же, как тысячи тысяч разбросанных по всей необъятной стране. Он постоял у памятника и уже хотел уходить, когда увидел, что рядом с его «каретой» остановилась старенькая иномарка. И оттуда к нему направился здоровенный седой мужик. Дубравин вгляделся в лицо и понял: да это же племянник, Серега!

Вот и повидались. Обнялись. И снова у Дубравина шевельнулось странное чувство. Как будто он прикоснулся к родовому дереву. Значит, действительно существует она, память рода, память крови. Может, годы и расстояния — они и разводят нас по жизни. Но остается что-то свое, корневое. А разговор опять короткий:

— Я приехал, а жена говорит: «Дядя Саша заезжал».

— Ты как?

— Я — хорошо!

— Да я вижу, что живешь! Держишься. Есть работа, есть машина. У мужика должно быть три вещи. Своя баба. Своя баня. И своя лошадь. Это тот минимум, без которого мужик не мужик. У тебя, Серега, вроде все есть. Значит, можно жить!

— А у тебя, дядь Саш, как дела?

— У меня всегда все лучше всех! Вот приехал. Народ собирается на юбилей окончания школы. Будем заседать! А брат твой Ромка где?

— Ромка как уехал на Дальний Восток, больше и не объявлялся.

— А вот оно как, жалко!

— Да, мы уж писали. Но ответа не получили.

— На кладбище побывал вот. Повидался, — думая о своем, сказал Дубравин.

Племянник, словно чувствуя свою родовую ответственность, а может, и вину, заметил торопливо:

— Да мы собираемся сходить. Надо привести могилки в порядок.

Обнялись на прощание. И разъехались. Немного было сказано, но Дубравин почувствовал какое-то успокоение на душе. Казалось бы, ну какое ему дело до племянника, которому уже за пятьдесят, сына его беспутного брата? Тем более что видались они раз в сто лет. Ан нет! Какой ни есть, а он — родня! И где-то там, на самом донышке души, осталось у него, Дубравина Александра Алексеевича, человека, которого жизнь бросала из одного конца великой страны в другой, который объехал весь мир, чувство, что именно здесь, в этой деревеньке с романтическим названием Жемчужное, он старший. И над ним как дамоклов меч висит ответственность перед отцами и дедами за всех Дубравиных.

* * *

Изъяв Володю Озерова из семейства племянницы, Дубравин устремился к деревенскому кафе. Там, судя по расписанию, давным-давно должен идти гудеж. С громадным опозданием, но все-таки они явились. В просторном зале, рассчитанном как минимум на сотню человек, был установлен буквой «П» и накрыт белой скатертью единый стол. И по внешнему контуру стола сидели «двадцать бабушек». «Аля-улю — гони гусей!» — вспомнил Дубравин детский возглас удивления. Вспомнил и слегка опешил. Потому что все они показались ему на одно лицо: как увядшие розы.

В растерянности они с Володькой остановились в нескольких шагах у входа. Но тут из-за стола вскочила здоровенная, еще на удивление свежая бабища и, подлетев к ним, принялась обнимать. Дубравин глянул — и узнал. Это была Зинаида Косорукова. Зинка подхватила его под руку и бесцеремонно потащила к столу. На ходу она приговаривала деловито и буднично:

— А вот кто к нам приехал! Дубравин приехал!

Теперь он увидел, что тут были не только бабушки. В центре стола сидел учившийся в параллельном с ними классе Ракиш Ермухамедов. Вернее, училось их двое братьев-близнецов. Одного звали Баймен, а второго — Ракиш. В постсоветские годы Баймен стал муллой. А его брат-близнец Ракиш пошел по административной линии и после образования нового государства бойко поднялся по карьерным ступеням. Еще в школьные годы он, что называется, неровно дышал к своей русской однокласснице Людке Болтриновой, но родители женили его как положено. На богатой. И из своего жуза. Людка тоже вышла замуж за русского, родила двоих. Мальчика и еще мальчика. Но муж неожиданно умер, и она хлебнула вдоволь вдовьей доли. Одна, без мужика, тянула на себе все хозяйство. Ну, до тех пор, пока снова не вспыхнуло то, что долго таилось в сердце у Ракиша. Так что аким района проторил дорожку в ее дом. И как-то они сладились. А деревня есть деревня! Целый год судила-рядила о том, что пожилая вдова не так давно поехала вместе с главой района в санаторий, где и прожили они, судя по всему, свой сладко-горький медовый месяц. Об этом по дороге домой не преминул рассказать Шурке его более осведомленный друг Володя Озеров.

Людка Болтринова теперь и сидела рядом с Ракишем. В центре. Ну, а бой-баба Зинка Косорукова, подхватив Дубравина под руки, повела вдоль стола, выпытывая, узнает ли он своих одноклассников. Первая с краю — Валюшка Сибирятко — зеленоглазая, белокожая русская красавица, которая еще в далекой молодости подстерегла его по приезде домой. И, как говорится, взяла свое. И хоть она теперь сильно похудела и покрылась морщинками, он узнал ее.

А вот с остальными оконфузился. Зинка, шельма, подводила и спрашивала:

— Узнаешь?