Книга живых

— Многое удалось в его жизни! Но был ли он счастлив? Ведь, что ни говори, умирая, человек, наверное, всегда задумывается над такими вечными вопросами. О смысле жизни, о ее цели… Он ушел раньше назначенного срока. В результате трагической случайности. Погиб. Мы с ним часто разговаривали, что называется, по душам. И он не однажды раскрывал мне свои мысли. Говорил о жизни: «Наверное, смысл ее в том, чтобы человек мог реализоваться. Достичь такого состояния, когда можно сказать: “Я сделал в этой жизни все, что смог! Теперь пора уходить!”» Ну а я от себя могу добавить: смысл еще и в том, чтобы, пройдя свой путь, человек достиг высшего духовного состояния. Единения с Аллахом. И вот сейчас, стоя перед вами, я думаю: полностью ли реализовался мой друг? Достиг ли он того единения с Богом, к которому так стремился. И… пока не нахожу ответа на эти вопросы.

Голос Дубравина уже звенел в тишине зала, рука с микрофоном дрожала:

— Более того, я знаю, что у него были еще в запасе огромные силы! Огромное желание двигать свой родной Казахстан вперед! Он еще мечтал достичь состояния праведности — фана… И вот такая трагедия. Трагедия не только для него, для семьи, но для всех нас. Потому что смерть таких людей, как Амантай Турекулов, — огромная потеря для любого народа. А для казахского — вдвойне. Ведь он только встал на путь самостоятельного развития. И совершает первые шаги на этом пути. И Амантай мог бы сделать еще очень немало. Но, видно, такова Божья воля, что покинул он нас еще до того, как он достиг возраста пророка Мухаммеда (да благословит его Аллах и приветствует). Мне больше нечего сказать. Пусть земля ему будет прахом.

Из зала послышались поправки:

— Пухом! Пухом!

И Дубравин, возвысив голос, поправился:

— Да, не прахом, а пухом! А нам надо идти дальше. По тому пути, к которому призывал нас всех мой друг и товарищ, дорогой мой Аманчик!

Дубравин быстрым шагом спустился в зал, где снова присел на свое место между своими бывшими однокурсниками.

— Хорошо сказал! — заметил ему Майснер.

— А главное — в точку! — поддержал его Серега Степанов. — Мы тоже все тут постоянно сомневаемся.

— В чем сомневаетесь? — спросил Дубравин, выпивая из стакана чистую воду.

— В этой аварии. Как-то все тут странно складывается…

Поминки продолжались, люди менялись. А они вышли на вечернюю улицу. Народ, видно, постепенно разъезжался. Количество машин значительно сократилось. Дубравин тоже собрался ехать в гостиницу, чтобы отдохнуть. Он сел в машину Майснера к чернявому, похожему на уйгура или казаха, но русскому Олегу. Тут зазвонил телефон.

Звонила жена Амантая:

— Александр!

— Я слушаю!

— Я домой приехала. А тут люди из КНБ меня ждали с допросом. Чтобы я отдала им все бумаги Амантая!

— Ну, он же был государственный человек. Может, они хотят, чтобы его архивы не достались врагам, — первое, что пришло в голову, сказал Дубравин.

— Но они искали конкретно. Какое-то его особенное, как они говорили, «политическое завещание», которое он якобы писал в последние годы своей работы в России. Я им сказала, что у нас дома никакого завещания не видела. И он ничего не писал. Тогда они стали расспрашивать, у кого оно может быть. И несколько раз называли вашу фамилию. Вот я и решила позвонить вам.

— Нет, Айгерим! Нет! Я тоже никакого завещания не видел. И не получал вообще.

— Еще один из них, такой толстый, но злой казах обмолвился, что если его опубликуют, то это будет бомба против Хозяина. И поэтому, если, мол, я что-то узнаю, то должна немедленно позвонить им.

— Ясно! — заметил Дубравин. И задумался обо всем происходящем сегодня в независимом Казахском государстве.

— Кто это тебе звонил? — спросил Майснер, когда он отключился.

— Жена Амантая. Говорит, что к ним домой приходили из КНБ. Искали бумаги. Опечатали…

— Ну, без этого не обойдутся! — уверенно заявил Александр. — Потому что, скажу тебе откровенно, было такое дело. Общее какое-то недовольство властей по отношению к нему. Уж больно независимо он чувствовал себя! Особенно когда решил уйти на пенсию. И вел себя независимо. А сейчас у нас тут культ «ноль первого». И сказать что-нибудь про него — значит навлечь на себя немилость. Амантай это чувствовал и, как мог, микшировал. Ты читал его статью, которую он недавно опубликовал?

— Какую?

— О столице! Он же был мэром долгое время. И не раз высказывался о том, что строить ее там не нужно. Мол, наш хан строит себе пирамиду. Действительно, столица наша не подходит для нормальной жизни. И, открою тебе великую тайну, она требует на свое содержание ежегодно более пяти миллиардов долларов из бюджета республики. Это при том, что Алма-Ата является донором. Представляешь уровень маразма в нашей политике?

— Представляю, какие чувства испытывают алмаатинцы, глядя на эти казенные празднования.

— Ну и, соответственно, Амантай понимал их чувства. И разделял. А недавно напечатал статью.

— О чем?