Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя

Напомню: большинство героев «программных» классических произведений очень молоды, перед нами, в сущности, юноши и девушки, начинающие жить. Эту простую истину мне всегда хотелось воскресить и оживить в сознании своих учеников, чтобы для них литература действительно стала «учебником жизни», необходимым, как воздух и вода: где и с кем, с каким психоаналитиком еще поговоришь на таком уровне о насущных проблемах? Если разбудить потребность диалога с книжной страницей, человек не перестанет читать никогда и обретет неиссякаемый источник силы, сочувствия, счастья.

Начну с Грибоедова. В сущности, «Горе от ума» в лице Чацкого и Молчалина являет нам два вечных способа социализации молодого человека в доставшемся ему обществе: путь принятия навязываемых последним правил игры и путь отрицания этих правил. Некритичное и безоговорочное подчинение господствующему status quo незаметно, но неуклонно ведет к двоемыслию, лицемерию и в конечном счете к разрушению нравственного чувства. Помните?

Мне завещал отец:
Во-первых, угождать всем людям без изъятья —
Хозяину, где доведется жить,
Начальнику, с кем буду я служить,
Слуге его, который чистит платья,
Швейцару, дворнику, для избежанья зла,
Собаке дворника, чтоб ласкова была.

Несмотря на постигшую его катастрофу, Молчалин вывернется и взойдет на нужные ему вершины – у читателя/зрителя в этом нет никаких сомнений. Я иногда показывала ребятам фото Кирилла Лаврова в роли Молчалина (знаменитая постановка Г. Товстоногова в БДТ им. Горького): вылитый Наполеон – челочка, властный, но убегающий взгляд, сжатые губы.

А вот Чацкий… Его обаянию трудно противиться, он и впрямь «чувствителен, и весел, и остер». Но чем дальше развертывается действие, тем очевиднее его поведенческие и интеллектуальные промахи: незамечание собственных провалов в общении даже с близкими и дорогими людьми, неумение понять и простить другого, слепая нетерпимость, оборачивающаяся прямой жестокостью. Финальное бегство (по существу, эмиграция) знаменует провал его жизненной стратегии. Да, он может вернуться, но, пожалуй, натворит такого, что мало не покажется. В общем, типичный диссидент застойных лет СССР и других, позднейших времен. Конечно, такая судьба достойнее, привлекательнее, все симпатии зрителя на стороне Чацкого. Но… умен ли он? Недаром Пушкин в этом сомневался. Да и название пьесы, если вдуматься, ироническое. От подлинного ума горе если и бывает, то серьезнее и трагичнее.

А Софья? При ее способности чувствовать и размышлять как она могла настолько жестоко обмануться? Вечный соблазн умных и сильных женщин – властвовать! Пусть хотя бы над любимым. Но потакание этому неодолимому желанию неизбежно ведет к слепоте и в конечном счете к поражению в «роковом поединке» любви.

В темах школьных сочинений по Пушкину часто присутствует термин «гуманизм», слова «человечность», «чувства добрые». В общении с учениками необходимо освежить потускневший лоск этих понятий, вернуть им свежесть и первозданность – короче, любым способом конкретизировать. И я говорила ребятам: представьте себе банальнейшую ситуацию – вас оставила любимая девушка, оставила незаслуженно и обидно. Какой будет первая реакция? Ах ты, такая-сякая! Бросить меня, такого хорошего… Ну, я тебе покажу! Это чувство торжествует в лирике даже таких гигантов, как Лермонтов:

Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
<…>
Не знав коварную измену,
Тебе я душу отдавал;
Такой души ты знала ль цену?
Ты знала – я тебя не знал!

А что говорит любимой женщине Пушкин?

Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.

И пусть в последней строке слышится оттенок сомнения (найдется ли подобный «другой»?), но беззаветное пожелание счастья и покоя оставившей поэта возлюбленной неизменно потрясает читателя.

А отношение к Александру I, сославшему поэта на южные окраины России и затем в Михайловское? Да, по молодой горячности восемнадцатилетний Пушкин выплескивает на бумагу страшные строки:

Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.

Контекст оды «Вольность» не позволяет отнести эти строки непосредственно к Александру, однако читатели запрещенного текста в такой корреляции себе не отказывали.

Но в Михайловском, в 26 лет, в знаменитом стихотворении «19 октября» обнаружится подлинный Пушкин: