Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя

«Крутой маршрут» Е. С. Гинзбург впервые опубликовало в 1989 году рижское издательство, а позже я приобрела другое, более полное издание, с фотографиями и примечаниями. Сколько раз я перечитывала эту книгу! Личность Евгении Семеновны, обладающая бесконечной привлекательностью и обаянием, кажется мне много крупнее и значимее личности ее сына, Василия Аксенова. Дело в том, что она – победительница своей судьбы, и эту волевую торжествующую интонацию не заглушить даже самыми драматическими поворотами «крутого маршрута» ее тюремных, лагерных и ссыльных испытаний. Чего стоит хотя бы эпизод с ее отчаянным и безрассудным уходом сразу же после освобождения из Эльгенского лагеря в поселок Таскан, к мужу Антону Вальтеру. Надвигается многодневный буран, путь в двадцать два километра через тайгу непредсказуем и опасен. Но оставаться в лагере даже лишнюю минуту невыносимо, и она очертя голову отправляется в дорогу. По всем литературным канонам этот поход должен закончиться трагически – если не гибелью, то хотя бы обморожением, простудой, больницей… Но нет! В снежной пелене появляется фигура доктора Вальтера:

– Так я и знал! Так и знал! Вот что значит, девочка в свое время не получила немецкого воспитания! Способна на любое сумасбродство!

Он вырывал у меня из рук злосчастный чемодан и одновременно вытирал мне слезы прямо своей роскошной кожаной варежкой. Слезы примерзали к ней на ходу.

– Покажи руки! Ну, конечно, поморожены… Стой!

Он поставил чемодан и, набрав в руки снега, принялся отчаянно тереть им мои пальцы. Это было адски больно, и теперь у меня была уважительная причина реветь во весь голос, причитая:

– Неужели трудно понять, что Эльген не то место, где можно оставаться добровольно! Да пусть хоть и на три дня! Подумаешь, плохой погоды испугались!

Это было упоительно сладко: после такого космического одиночества сознавать, что теперь есть кому меня жалеть, бранить, разоблачать мои необдуманные поступки. Да и мне есть на кого кричать и возводить обвинения одно другого несправедливее…

– Конечно, тебе не к спеху, – повторяла я тоном домашней хозяйки, – я должна сидеть на Эльгене, а ты боишься выйти из барака в неважную погоду…

– Погода действительно неважная, – юмористически воскликнул он, и я вдруг как бы впервые увидела его обындевевшую фигуру. Против ветра шел…

– А ведь это наша первая супружеская сцена! Даже приятно. Запахло устойчивостью домашнего очага…

Словом, без всякой высокопарности: побеждают Жизнь и Любовь.

Кстати, моей любимой Марине Неёловой в спектакле «Крутой маршрут», поставленном незабвенной Галиной Волчек, не хватало чуточки такого легкомыслия, юмора, женского кокетства – это ничуть не снизило бы трагический пафос роли.

А впрочем, вполне возможно, что некая оптимистическая нота была сознательно привнесена в текст автором. Известно, что существовал первый, более страшный вариант «Крутого маршрута», и когда Евгения Семеновна прочитала его умирающему Антону Вальтеру, тот разрыдался…

В скобках замечу: то, что Евгения Семеновна пишет о всеобщей слепоте интеллигенции в 1937 году, – горькая правда, нисколько ею не преувеличенная. Так или примерно так воспринимало действительность большинство; знаю это по рассказам мамы, родственников, друзей. Интеллигенцию сталинское время подкупало самым высоким и страшным подкупом – трудом (выражение Тамары Григорьевны Габбе), возможностью осмысленной и радостной работы. Именно поэтому так велик был шок от несправедливых преследований и арестов.

Позже я прочитаю замечательные воспоминания о Евгении Семеновне в книге Л. Копелева и Р. Орловой «Мы жили в Москве» и еще раз остановлюсь в радостном изумлении перед силой и женским обаянием ее личности.