Книги Яакововы

Мать Гитли умерла, когда девочке было всего несколько лет. Долгое время Пинкас был вдовцом, но пару лет назад взял себе новую жену, которая терпеть не могла падчерицы. С взаимностью. Когда мачеха родила близнецов, Гитля в первый раз сбежала из дома. Отец нашел ее в корчме на самых рогатках Львова. Молоденькая девица подсела к играющим в карты и подсказывала то одному, то другому. Но ее не приняли за гулящую девку. Она правильно выражалась по-польски, было заметно, что ученая, хорошо воспитанная. Она хотела ехать в Краков. Девица была прилично одета, в самое лучшее платье, и вела себя так, словно бы кого-то ожидала. Корчмарь думал, что это дама из высшего света, с которой случились неприятности. Сама она рассказывала, будто бы приходится правнучкой польскому королю, что ее отец нашел ее в корзинке, выложенной лебединым пухом, а вдобавок – что ее кормила своим молоком лебедица. Те, что ее слушали, больше всего смеялись над этим кормлением молоком лебедицей, чем над корзинкой. Отец влетел в корчму и ударил ее по лицу у всех на глазах. Затем силой усадил ее на повозку и уехал в сторону Львова. У бедного Пинкаса до сих пор в ушах гогот и неприличные шуточки всех тех, что были тогда в корчме. Поэтому он решил как можно скорее выдать дочку замуж, собственно говоря, за первого, кто ее пожелает, пока – как он надеялся – она еще девственница. Он нанял самых лучших свах, и тут же нашлись желающие из Езержан и Чорткова. Но тогда Гитля начала ходить на сено с парнями, да так, чтобы все об этом знали. Она делала это специально, чтобы не дошло до свадьбы. И не дошло, потому что кандидаты в мужья как-то отступили. И тот, что из Езержан, и тот, что из Чорткова – вести ведь расходятся быстро. Теперь она проживала в отдельном помещении, сделанном из пристройки, словно прокаженная.

Гитля, несмотря на протесты тетки и мачехи, набросила на себя полученную от отца гуцульскую безрукавку и вышла в снег. Брела она через деревню в дом рыжего Нахмана, где ненадолго остановился Господин. Она ожидала вместе с другими вместе с другими, которым облака пара заслоняли лица, топая на месте от холода, пока Господин, называемый Яаковом, в конце концов не вышел со свитой. Тогда она ухватила его за ладонь и поцеловала. Он хотел вырвать руку, но Гитля перед тем уже открыла свои чудесные густые волосы, а вдобавок произнесла то, что всегда: "Я польская принцесса, внучка польского короля".

Присутствующие рассмеялись, но на Яакова это произвело впечатление, поэтому он пригляделся к девушке и поглядел ей прямо в глаза. Что он в них такого увидел, этого никто не знает. С тех пор она шла за ним шаг в шаг, не отступая от него ни на миг. Говорили, будто бы Господин был ею крайне доволен. Через нее – говорили люди – Господин рос силой, но и она сама получила от неба большую силу, которую чувствовала в себе. Когда однажды какой-то оборванец бросился на Господин, она воспользовалась той силой и так трахнула мерзавца той силой, что он грохнулся в снег и долгое время не мог плжняться. И была она при Яакове словно волчица, вплоть до той фатальной ночи в Лянцкорони.

 

О Пинкасе и его стыдливом отчаянии

 

Когда Пинкас появляется у Рапапорта, он предпочитает не бросаться тому в глаза, прошмыгивает на цыпочках, съеживается над переписываемыми письмами, практически не видя раввина. Но тот, с вечно полуприкрытыми глазами, видит не хуже, чем какой-нибудь юноша. Вроде бы как он проходит мимо, но Пинкас чувствует на себе его взгляд, будто бы кто ошпарил его крапивой. В конце концов, приходит тот миг – он приказывает прийти к себе, когда он один. Расспрашивает про здоровье, про жену и близнецов, вежливо и ласково, как всегда. А потом спрашивает, не глядя на своего секретаря:

- Правда ли, что...

Он не заканчивает. Пинкасу и так делается жарко, на коже он чувствует тысячи игл, и каждая из них адская, раскалена докрасна.

- Меня встретило несчастье.

Равви Рапапорт лишь печально кивает.

- А знаешь ли, Пинкас, что она уже и не считается еврейкой? – ласково спрашивает он. – Известно ли это тебе?

Рапопорт говорит, что Пинкасу давно уже следовало что-то сделать, еще тогда, когда она начала говорить, что она польская принцесса, а то еще раньше; ведь все вокруг видели, что нехорошее что-то с ней творится, что ее опутал какой-то дыбук, ибо сделалась она развязной, грубой, не позволяющей себе перечить.

- Это с какого времени начала она вести себя странно? – спрашивает раввин.

Пинкас долго думает и отвечает, что со смерти ее матери. Мать умирала долго, в муках, в ее груди была опухоль, которая потом расползлась на все тело.

- Это понятно, что тогда, - говорит равви. – Вокруг умирающей души нагромождается множество не связанных, мрачных душ. Они ищут слабое место, через которое могли бы ворваться в человека. Отчаяние делает слабым.