Книги Яакововы

Предыдущим днем епископ встретился с неким Крысой, который, вроде как, тоже действует от имени Яакова Франка, но как будто бы и играет в собственную пользу. Епископ упорно вызывает тех, как это называется, талмудистов, ученых раввинов со всей Подолии, чтобы те приступили к диспуту, вот только раввины уклоняются от того, чтобы принять участие в споре. Тогда он приказывает им предстать перед ним раз и другой, чтобы они объяснились, но те не прибывают, явно презирая епископский пост. Когда же он налагает на них денежные штрафы, высылают только Гершка Шмулевича, очень шустрого иудея, вроде бы как представителя, и тот, от из имени, находит всяческие возможные помехи. Но вот содержимое из кошелька весьма конкретное, хотя и не столь изысканное: золотые монеты. Епископ старается не показать по себе, что он уже выбрал позицию и стоит на стороне тех, других.

Вот если бы их удалось понять точно так же, как более-менее сразу понимаешь намерения мужика. А тут, пожалуйста, все эти их шляпы, кисти, странный язык (потому он благосклонно относится к попыткам Пикульского выучить их язык), подозрительная религия. Почему подозрительная? А потому что уж слишком близкая. Книги те же самые, Моисей, Исаак на камне под отцовским ножом, Ной и его коачег, все то же самое, но помещенное в каком-то чуждом окружении. И вот уже Ной не выглядит точно так же, этот их Ной какой-то искривленный, и ковчег его не такой же самый, но иудейский, украшенный, восточный и пузатый. И Исаак, который всегда был русым мальчишечкой, с розовой кожей, теперь становится диким ребенком, замкнутым в сеье и уже не таким беззащитным. Наше оно как будто бы легче, размышляет епископ Дембовский, как бы условное, набросанное элегантной рукой, четко и выразительно. А у них оно все темное, конкретное, какое-то уж до неудобства дословное. Их Моисей – это старый нищий с костистыми стопами, наш же – достойный старец с взлохмаченной бородой. Епископу Дембовскому кажется, что это свет Христа так облучает нашу сторону Ветхого Завета, совместного с иудеями, отсюда эти различия.

Самое худшее, когда нечто чужое переодето в своего. Они словно бы передразнивают, словно бы над Священным Писанием насмехаются. И еще одно – упрямство; они, пускай, и старше, но в ошибочном представлении остаются. Потому-то и не трудно подозревать их, будто бы они чего-то замышляют. Если бы они, хотя бы, в своем поведении были такими же открытыми, как армяне. Эти же, если чего замышляют, то они имеют в виду некие выгоды, подсчитываемые в золоте.

Вот то они говорят, эти все иудеи, когда епископ Дембовский наблюдает за ними из окна, когда собираются они в небольшие группки, человека по три-четыре, и дискутируют на своем рваном, певучем языке, прибавляя к словам еще и движения тела и жесты: выдвигают вперед головы, трясут бородами, отскакивают, будто ошпаренные, когда не соглашаются с иными аргументами. Правда ли то, что о них вечно повторяет Солтык, приятель, которому епископ верит. Будто бы, руководствуясь приказаниями каких-то своих темных верований, в тех своих покосившихся, отсыревших домишках предаются они практикам, для которых необходима христианская кровь. Даже подумать страшно. Невозможно, и Святой Отец из Рима говорит ясно – подобным вещам не верить, а суеверие о б использовании иудеями христианской крови осуждать. Ох, но ведь достаточно на них поглядеть. Епископ видит в окно небольшую площадь перед дворцом, где продавец картинок, молодой еще парень, показывает девушке, одетой по-русински в вышитую рубаху и цветастую юбку, священную картинку. Девушка осторожно, кончиком малого пальца касается изображений святых – а у того еврейского продавца имеются картинки с католическими и православными святыми – он вытаскивает из-за пазухи дешевый медальончик и кладет его ей на ладонь; их головы склоняются одна к другой над медальончиком с Богоматерью. Епископ уверен, что девушка его купит.

Цирюльник накладывает ему на лицо мыльную пену и начинает бритье. Бритва, срезая щетину, тихонечко скрипит. Неожиданно воображение епископа делает скачок под те потрепанные лапсердаки, и теперь его мучает образ их членов. Из-за того, что те обрезанные. Это епископа и привлекает, и изумляет, и в то же самое время пробуждает какую-то непонятную злость. Дембовский стиснул челюсти.

Если бы с того продавца-разносчика священных картинок (это же он противозаконно, не испытывают они уважения к запретам) снять эти все их талесы и надеть сутану, разве отличался бы он от идущих – а, вон там – клириков? А если бы его самого, каменецкого епископа, Миколая Дембовского герба Елита, терпеливо ожидающего львовского архиепископства, вот если бы снять с него богатые одеяния, натянуть потрепанный лапсердак да поставить с картинками под дворцом в Каменце... Епископ вздрагивает при этой абсурдной мысли, хотя какой-то миг видит эту картину: он, толстый и розовый, в роли иудея, продающего картинки. Нет. Нет.