Книги о семье

Подобные рассуждения очень напоминают высказывания о своих соотечественниках других выдающихся земляков Альберти: историка Виллани, историка и политика Макиавелли[178]. Это заставляет нас обратиться к вопросу об оригинальности и месте Альберти во флорентийской культурной традиции, в частности, в гуманистической мысли. В книгах «О семье» многие пассажи так или иначе перекликаются с аналогичными или похожими на них сентенциями Макиавелли. В большинстве своем они принадлежат к общим для гуманистов топосам: выпады в сторону Церкви (с. 259), тезис о необходимости подражать природе (с. 59), рассуждения о фортуне и вирту и сравнение судьбы с водной стихией (пролог), о предпочтительном действии любви или страха в управлении (с. 73)[179], о том, что время – лучший наставник в делах (с. 199); противопоставление мнения толпы и немногих знатоков (с. 265); примеры, почерпнутые из мореплавания (парус) и фехтования (с. 188) и т. п. Некоторые совпадения могут объясняться влиянием общих античных источников: так, совет приятное для воспитуемых делать самому, а неприятное поручать другим (с. 55), напоминающий описанный в «Государе» поступок Чезаре Борджиа со своим наместником, объясняется знакомством обоих авторов с Ксенофонтом. Рассуждения о теории и практике, проиллюстрированные у Альберти уничижительным отзывом Ганнибала о речах некоего философа, находят параллель в известной новелле М. Банделло, где в роли такого философа выступает Макиавелли. Этот сюжет позаимствован у Цицерона (с. 262)[180]. Совет приноравливаться ко времени восходит к Фалесу (с. 127); похожий совет с разными людьми вести себя по-разному приведен у Альберти со ссылкой на Цицерона (с. 312).

Некоторые места, начиная с пролога к «Книгам о семье», апеллирующего к римской славе, как будто бы свидетельствуют о более специфической близости двух флорентийских писателей. Это постоянно повторяющееся у Альберти сопоставление таких свойств, как «быть и казаться» (с. 128–131, 151, 160, 222 и др.), рассуждения о людской неблагодарности (с. 196, 267), описание «благонамеренных уловок», позволивших Пьеро Альберти входить в милость к государям (с. 259); наконец, рекомендация выглядеть щедрыми, а не хитрыми, так как это приносит больше уважения (с. 235). Суждение о том, что вражда легко разгорается, но погасить ее трудно (с. 297–298), прямо совпадает со словами Макиавелли о войне[181]. Тем не менее все эти тематические сближения нигде не позволяют говорить о непосредственном заимствовании, тем более что выводы Макиавелли иногда расходятся с мнением Альберти. О возможной связи двух авторов могут свидетельствовать только разрозненные факты: уважительное упоминание деда Альберти, Бенедетто, в «Истории Флоренции»[182]; известие, что переводом сатирического трактата Альберти «Мом, или о государе» на «вольгаре» занимался сын Макиавелли Гвидо и, возможно, его племянник Джулиано Риччи[183].

Как бы то ни было, параллель с Макиавелли позволяет поставить «Книги о семье» в самый широкий литературно-историче-ский контекст. Как и «Государь», они были преподнесены флорентийским властям, не снискали заметного одобрения, прошли долгий путь к читателю и обрели славу намного позже своего появления на свет. Но конкретный сюжет «Государя» – человек у власти – разительно отличается от предмета диалогов Альберти – человек и семья. В этом сюжетном расхождении при сходстве тематической направленности (человек и общество) можно видеть отражение эволюции, проделанной флорентийским гуманизмом за 70–80 лет, отделяющих двух его виднейших представителей друг от друга, притом что скептицизм по отношению к «политическому человеку» сохраняется у обоих. (Альберти называет политика «общественным рабом», с. 169). И Альберти, и Макиавелли говорят о человеке вообще, о его природе, о его месте в мире и в обществе, о его возможностях. Их взгляды и иерархия ценностей близки, однако человек Макиавелли более обособлен; самым выдающимся людям – «основателям государств и религий» – не на кого опереться, кроме себя и своей доблести. У Альберти же человек, в общем, вырастает из семьи, хотя на втором плане его сочинения вырисовывается идеал ученого, отказывающегося от брака и земных радостей ради познания; фигура, напоминающая его самого. Но и этот человек не отвергает мира и своих близких, а наоборот, приносит своему роду высшую славу. Поэтому центральная тема диалогов – все-таки общественные скрепы, родство, любовь, дружба.