Книги о семье

Но если и есть некоторая дистанция с точки зрения построения диалога и выбора собеседников между ragionare domestico книг De familia и Cena familiaris, с одной стороны, и «ragionare amichevole» диалогов Sofrona или Profugiorum ab aerumna libri, с другой, то трактат De iciarchia, написанный на исходе дней Альберти, предлагает синтез, в котором, с соответствующими оговорками относительно коммунальных и городских структур, подчеркивается определяющая роль, отводимая по-прежнему автором семье и родственным узам с точки зрения гармонизации социальных связей и формирования индивидуума. Диалогическое пространство остается здесь прежде всего домашним пространством, пространством «башни»

Альберти в квартале Сайта-Кроче, его флорентийской резиденции с октября 1468 г., когда при посредничестве Марко Паренти он смог вернуть себе эту собственность своих предков, символ преемственности[247].

Итак, последний из диалогов гуманиста, De iciarchia, предлагает новое видение социальных отношений, сконцентрированное вокруг семьи и ее связей; он снова приводит городское и публичное пространство к домашнему, не сводя первое ко второму, и тем самым свидетельствует о верности автора той перспективе, которую за 35 лет до этого открыли книги «О семье». Возможно, речь идет о том направлении и о той перспективе, которые шли в разрез с современной политической эволюцией и были обращены назад, к XIV столетию, представлявшему собой, судя по счетным книгам и отчетности компаний, золотой век рода Альберти, когда имя Альберти было как будто синонимом целого государства, о котором они заботились и которое охраняли со всей бдительностью и вниманием. Их дверь всегда была открыта друг для друга, дух, честь и все, чем владели, они делили друг с другом. […] как говорит, не без ностальгии, Маттео Альберти в Cena familiari^[248].

Конечно, в этой привязанности к семье и семейной теме можно видеть и признак некоторой, хотя и относительной изоляции, выделявшей Альберти в его интеллектуальной среде, особенно флорентийской, состоявшей из таких гуманистов, как Никколи, Бруни, даже Поджо[249]. Но если и верно, что «домашняя беседа» основана на чуждой гуманистическому диалогу концепции, которая отходит от него и ведется, в отличие от него и даже вопреки ему, на volgare, было бы ошибочным сводить значение и рамки дискурса Альберти только к этим мотивам. На самом деле речь идет прежде всего о правильной интерпретации взаимоотношений между семьей и городом, а также между ними и индивидом; речь идет о все время повторяющемся утверждении, что семья и семейные связи по необходимости играют важнейшую роль в жизни каждого индивида и в политической или государственной организации каждого города. Впрочем, несмотря на «сеньориальную» эволюцию итальянских коммун того времени, уже охватившую обширные территории, если не завершившуюся, за пределами Флоренции и окружавших ее земель, это утверждение и упорство, с которым Альберти на нем настаивал, не обязательно были антиисторичными и утопическими. Нас заставляет усомниться в этом значительный во всех смыслах успех за пределами гуманистического круга, который выпал на долю третьей книги «О семье» и ее переделок у представителей среднего класса, «буржуа» и купцов, начиная с 40-х гг. XV в.[250].

Не будучи ни утопической, ни ностальгической, «домашняя беседа» не представляет собой и уступки идеалу: само прославление института семьи, заключенное в ней, не может быть сведено к идеализации, которой автор постоянно избегает, и притом сознательно, всякий раз, когда тот или иной из собеседников заводит разговор на подходящую для этого тему.

Можно было бы привести здесь целый ряд соответствующих цитат из De familia или De iciarchia, но это бессмысленно, так как речь идет о диалогах, а не о трактатах. Выражение сомнения, напоминание о сложностях реальности и жизни постоянно противостоят здесь попыткам определить истину, или, проще говоря, вывести из конкретного опыта более или менее общее правило. Поэтому любое утверждение и любая точка зрения являются здесь, таким образом, структурными дополнениями других утверждений и других точек зрения, и было бы самой большой ошибкой и самым большим упрощением приписывать автору то или иное утверждение его персонажей, ту или иную их точку зрения[251]. Его присутствие и участие в домашней беседе в качестве персонажа ничего в этом смысле не меняет, так как Баттиста не является никоим образом тем Леоном Баттистой, который, как автор, решил вывести здесь себя.