Книги о семье

Итак, мы подошли к другой структурной характеристике произведений указанной нами группы. В самом деле, постоянное присутствие alter ego Альберти в числе персонажей является решением проблемы, всегда стоявшей перед авторами диалогов: как объяснить возможность и причины их обращения к данным обстоятельствам места и времени, а также их фиксации в письменном виде. Речь идет, таким образом, о правдоподобии беседы. Этот вопрос постоянно занимал Цицерона и был поставлен уже Платоном; гуманисты, начиная с Бруни и его диалогов, имели о нем очень ясное представление. Однако присутствие среди персонажей alter ego автора не является заведомо удовлетворительным решением проблемы во всех ее аспектах. В частности, в силу временной дистанции необходимость полагаться в отношении правдоподобия и точности передачи предмета исключительно на память автора порождает сомнения в достоверности последней. Это относится и к диалогам De familia, предполагаемое действие которых (май 1421 г.) отделено примерно пятнадцатью годами от их записи (1433–1437 гг.). Поэтому в начале третьей книги, когда беседа возобновляется после ночного перерыва, автор-рассказчик уточняет, что [Лионардо] стал хвалить нас за прилежание, с которым я и Карло провели всю ночь, кратко записывая все, что услышали от него накануне[252].

В дальнейшем подобные вставки или уточнения больше не встречаются. Однако в них нет необходимости, поскольку мы легко можем себе представить, что такие же записи были сделаны для III и IV книг.

Аристотель был первым, кто вывел себя на сцену[253], Цицерон и вслед за ним большая часть гуманистов упростили его идею автора как подражателя и ограничились требованием правдоподобия.

У Альберти, однако, в связи с его изобретением ragionare domestico наличие автора (или его второго я) имеет миметический смысл, которого не было ни в гуманистическом диалоге, ни у Цицерона; в книгах «О семье» природа рассуждений, их заявленная педагогическая направленность и сама домашняя и семейная обстановка диалога не просто допускают или мирятся с этим наличием, но требуют его. К тому же, Баттиста в De familia не тождествен полностью автору диалогов: он станет им в будущем, и хотя он не совсем похож на других персонажей, он является вымышленным, или воссозданным лицом, как и они.

Сопровождая Баттисту на протяжении его жизни, следя за его ростом и, так сказать, держа его за руку от этапа к этапу и от диалога к диалогу, связывая его присутствие в качестве персонажа с самим жанром ragionare domestico et familiare или «amichevole», Альберти получал одновременно возможность нарисовать свой идеальный и получающий развитие автопортрет; точнее, наметить или проследить на пяти этапах, представленных пятью диалогами этой группы, настоящий процесс посвящения в знание. Его постепенное обретение Баттистой, начиная с юных лет, к которым относится De familia, когда он принял решение посвятить себя науке, и заканчивая последними годами, сделавшими его опыт образцом для подражания, воплощается его возведением в ранг «исиарха», чья auctoritas неизбежно сменяет авторитет античных авторов. Осторожность, которую последние выражали по поводу своих exetpla, становится излишней и в последнем диалоге полностью отсутствует, уступая место уверенности, достигнутой благодаря существованию Баттисты: начиная с исполнения надежд на его успехи, о которых говорил Лионардо в De familia[254] и недвусмысленно упоминали различные герои промежуточных диалогов, от «Софроны» до Profugia и Cena familiaris[255] и заканчивая ретроспективным признанием в последних строках De iciarchia:

«Я рассказал вам, дети мои, каким образом вы можете стать первыми, уважаемыми и счастливыми людьми. Я объяснил вам, каковы обязанности этого первого и начальствующего руководителя другими, каковым я, по правде говоря, старался быть с тех времен, когда эти мои волосы были русыми, по сей день, когда они поседели и побелели, насколько это было в моей возможности и разумении, со всем старанием, прилежанием и трудом, но не для того, чтобы возглавлять вас, а для всяческого вашего блага»[256].

4. Книги о семье: порядок рассуждения и функции персонажей

«После величественного пролога», восходящего к первоначальной концепции произведения и старейшей редакции книг I и II, «incipit Familia», как пишет Руджеро Романо[257]. В занимающей нас в данный момент перспективе пролог представляет интерес в трех аспектах:

1) прибегая к классическим рамкам противопоставления судьбы и доблести, Альберти задается вопросом о конкретных возможностях человеческой деятельности на земле и встраивает свои размышления о семье, то есть свое расследование причин упадка и особенно величия семей, в весьма широкий и открытый гуманистический контекст[258];