Книги о семье

На этот раз разговор возобновляется снова вполне естественным образом: Баттиста задается вопросом, почему Лионардо не поддержал в предыдущем акте начатые Адовардо рассуждения о силе любви и о различных видах любовного чувства – это дает Лионардо повод пуститься в объяснения по поводу характера и предпосылок ragionare domestico е familiarе[280]. С этого момента диалог разгорается снова: Баттиста, отрицая факт собственной влюбленности, развивает идею универсальности и всемогущества любовной страсти, в ответ на это собеседник, по-видимому, не до конца его убеждая, высказывает мысль о том, что самой прочной и сильной любовью является истинная дружба[281].

Исчерпав эту тему, которая, как в дальнейшем выясняется, невольно, но очень кстати послужила «своего рода введением»[282], и выполнила роль необходимого пролога, беседа продолжается беспредметно и ее ритм значительно замедляется: и если в ней не наступает пауза и нет явной перемены действия, все же ощущается необходимость перейти к другому, не менее определенному сюжету[283] – что в структурном отношении есть то же самое.

Новый сюжет, обозначенный Баттистой в самых общих чертах и почти наивно, относится, как сразу же отмечает Лионардо, к наиболее распространенным у древних, как греков, так и латинян[284]. Речь идет не более не менее как о судьбах семей и о том, что полезно и необходимо для их нормального существования или для их роста.

Еще точнее, согласно вопросу, адресованному Баттистой Лионардо, желательно установить, «что делает семью счастливой»[285]. Это предложение вызывает со стороны Лионардо некоторые оговорки и даже приводит его в замешательство. Однако, уступая настояниям Баттисты и вняв проводимому им различению между «учеными наставниками», с одной стороны, и «отличными учителями», с другой, которые, как Лионардо в отношении Баттисты и Карло, являются одновременно «друзьями и братьями»[286], Лионардо пускается в длинные рассуждения, разбитые на две примерно равные части паузой, отделяющей третий акт от четвертого (строки 1611–1671), и занимающие остаток книги II.

Это нестандартное изложение темы de re uxoria лишь изредка прерывается замечаниями Баттисты, позволяющими уточнить, прояснить и углубить отдельные моменты, лучше обосновать высказанные тезисы. Осознанный характер этого приема не вызывает сомнений. Красноречивым свидетельством этого являются первоначальные колебания участников диалога относительно способа его ведения (вопросы и ответы, или беседа, с одной стороны, и oratioperpetua с другой).

Прерванный прибытием Риччардо в конце четвертого акта, анализ этой темы, с общего согласия, переносится назавтра, когда появление Джанноццо вносит в обсуждение новый и непредвиденный поворот, а продолжение и завершение речи Лионардо оказывается окончательно скомканным. Но если драматическое упрощение книги II выглядит бесспорным и, уже в силу необычной продолжительности указанной речи, очевидным, то столь же бесспорно и очевидно, что оно переходит в не менее неукоснительное соблюдение правила мимезиса и что как раз это правило подсказывает принятое решение и именно им руководствуется во всех своих внутренних извивах и многочисленных и внешне случайных отступлениях речь Лионардо.

Так как речь при этом не идет об уловке антидиалогического характера, его речь не может быть понята как удобное средство, позволяющее, как это иногда случается с orationes perpetuce Цицерона или последними диалогами Платона – сохранить диалогическую форму, фактически приближаясь к манере трактата. В самом деле, несмотря на предварительное перечисление частей, на которые эта речь будет разделена, и на несколько ссылок на вытекающую отсюда схему, сделанных по ходу изложения[287], рассуждения Лионардо, особенно во второй их части, оставляют или рискуют оставить у аудитории ощущение известной неупорядоченности. Разумеется, мы говорим о том беспорядке, который «импровизированный» характер речи и ее развитие по ассоциации идей, предполагающее экскурсы и отступления, в достаточной мере объясняют и оправдывают, иногда вполне недвусмысленно[288].