Книготорговец из Флоренции

Поэтому общественную и политическую значимость книгопечатания легко преувеличить. Латынь оставалась языком типографий весь конец пятнадцатого века: из книг, опубликованных до 1500-го, 70 процентов составляют латинские[922]. Более того, само по себе книгопечатание не вело к росту грамотности. Хотя для ее распространения и впрямь требовались недорогие тексты, книжные торговцы исправно снабжали учителей и учеников букварями и грамматиками задолго до появления книгопечатания. Те «от восьми до десяти тысяч» мальчиков и девочек, которые, по оценке хрониста, учились читать во флорентийских школах под конец 1330-х, не страдали от недостатка учебных материалов. Двумя веками позже, в эпоху книгопечатания, ситуация изменилась к худшему – на протяжении шестнадцатого века грамотность в Тоскане падала[923]. Экономическое процветание и политические свободы Флоренции четырнадцатого–пятнадцатого веков способствовали грамотности больше, чем печатный станок в эпоху экономического упадка и тирании великих герцогов Тосканских в период «забытых веков»[924].

Влияние печатного станка на Реформацию, которую часто представляют как результат крупномасштабной «медийной кампании», тоже было далеко не прямым. Книгопечатание, безусловно, сыграло важную роль. Еще до Мартина Лютера церковь начала цензурировать переводы Библии на народные языки, и папа Лев X – второй сын Лоренцо Медичи – скорбел, что по вине книгопечатания зло «растет день ото дня»[925]. Сам Лютер сполна использовал печатный станок – 20 процентов памфлетов, опубликованных в немецкоговорящих землях за первые тридцать лет шестнадцатого столетия, вышли из-под пера этого неутомимого пропагандиста, а его усилиями Виттенберг (где до 1502 года не было ни одной типографии) превратился в один из крупнейших печатных центров Германии[926]. Однако из-за низкого уровня грамотности в этих краях читателей было мало даже там, где имелись типографии. В первые десятилетия шестнадцатого века в немецких городах умел читать лишь один человек из трех, а в сельской местности грамотность была и вовсе меньше пяти процентов. Согласно одной оценке, читающая публика Священной Римской империи при населении в шестнадцать миллионов составляла около 400 000, то есть воззвания Лютера мог прочесть лишь примерно один человек из сорока трех. К тому же печатный станок не сделал книги доступными для всех – Лютерова немецкая Библия 1534 года продавалась за сумму, равную месячной плате чернорабочего[927].

По этой причине многие историки книгопечатания считают тезис, будто оно породило Реформацию, «нелепым утверждением»[928]. Тем не менее без книгопечатания Реформация вряд ли получила бы такой размах. Недавнее исследование показало, что для города, где в 1500-м была типография, вероятность к 1600-му оказаться протестантским на 30 процентов выше, чем для города, где ее на то время не было[929]. Другие исследования показали, что книгопечатание вело к экономическому росту, а тот, в свою очередь, к протестантизму из-за связи между «протестантской этикой» и рыночным «духом капитализма» (пользуясь знаменитой формулировкой немецкого социолога Макса Вебера)[930].

Книгопечатание сыграло важную, хотя обычно незамечаемую, роль в другом предприятии, изменившем мир даже больше, чем деятельность Лютера. Если Веспасиано не самый знаменитый книготорговец пятнадцатого века, то единственный другой кандидат – итальянец, который начал продавать книги в Кордове в 1486-м. Знакомый назвал его «un hombre de tierra de Génova, mercader de libros de estampa» – «человек из Генуи, продавец печатных книг». Жители Кордовы знали этого высокого, рыжеволосого, глубоко религиозного, «чрезвычайно красноречивого» тридцатипятилетнего генуэзца как Кристобаля Колона. Он, по словам друга, был «сведущ в космографии и навигации»[931].

У Христофора Колумба в его кордовской лавке было множество карт и лоций, а также такие книги, как латинский перевод записок Марко Поло, напечатанный годом раньше в Антверпене. В Кордове он оправлялся от обиды после того, как португальский король Жуан II отклонил его предложение отплыть на Чипангу – упомянутый у Марко Поло остров, где много золота, – в обмен на оплату расходов, адмиральское звание и право носить золотые шпоры.

Желание Колумба плыть на Запад, чтобы найти морской путь на Восток, подогревалось различными обстоятельствами, – например, к Азорским островам море прибило тела двух людей, чьи черты напоминали азиатские, и Колумб полагал, что их принесло из Китая. Еще им двигало религиозное рвение – добыть золото и пряности, а прибыли от них, как он записал в дневнике в 1492-м, употребить на «завоевание Иерусалима»[932].