Книготорговец из Флоренции

На медальоне с портретом короля Альфонса, отчеканенном в 1449 году по рисунку Пизанелло, изображен красивый мужчина с орлиным носом и стрижкой «под горшок». Он носил доспехи поверх кольчуги. Однако Альфонс был больше чем королем-воином. Энеа Сильвио Пикколомини восхищенно отмечал, что Альфонс «никогда не расставался с книгами» даже в военном лагере, поскольку возил с собой в походы библиотеку, для которой разбивали шатер рядом с его собственным[362]. Если его солдаты, грабя город, натыкались на книги, то дрались за честь вручить добычу Альфонсу, ибо ничто не доставляло ему большего удовольствия. Однажды его военный поход превратился в паломничество, когда он сделал остановку, дабы поклониться месту рождения Овидия. В другой раз, осаждая Гаэту на побережье между Неаполем и Римом, он запретил разбирать виллу Цицерона на камни для катапульт – пусть лучше орудия бездействуют, решил он, чем погибнет дом столь прославленного автора.

Король Альфонс любил повторять, перефразируя Платона, что «короли сами должны быть учеными или хотя бы любить ученых»[363]. Прозвище Великодушный он получил во многом за щедрость в покровительстве литераторам. Его личной эмблемой была раскрытая книга, а девизом – каламбур Liber sum (что означает и «я свободен», и «я – книга»). Он намеревался сделать Неаполь ведущим центром гуманистической учености. Один из его придворных ученых утверждал, что Альфонс «несравненный меценат и друг словесности. Кто приобретает книги с такими же трудами и усердием?»[364]. Он финансировал академию, собиравшуюся в открытой колоннаде с видом на Виа деи Трибунали. Он отвел под королевскую библиотеку просторное помещение в Кастель Нуово, откуда открывался великолепный вид на Неаполитанский залив. Здесь его копиисты – как утверждали, самые высокооплачиваемые писцы в мире[365] – создавали красивейшие манускрипты. Они покрывали пергамент не принятым в Южной Италии старинным беневентским письмом, а новым и четким, которое ввел во Флоренции Поджо и применял в своих манускриптах Веспасиано. Альфонс заказывал книги поэтам и философам. Он не сумел заманить к себе Леонардо Бруни, но его двор украшали многие другие светочи – «толпа ученых, – по словам Веспасиано, – отличившихся во всех областях знания»[366]. И не удивительно, что ему удалось привлечь столько выдающихся людей, ведь, как сообщает Веспасиано, Альфонс выделял на их содержание 20 000 флоринов в год. Король являл собой образец великолепного человека, по Аристотелю, – того, кто большие средства тратит пристойно.

Любимым автором Альфонса был римский историк Тит Ливий. По рассказу Веспасиано, король любил, чтобы во время походов придворный ученый читал Ливия ему и его войску. «То было достойное зрелище», – писал Веспасиано[367]. В 1451 году посол Альфонса в Венеции Антонио Беккаделли убедил падуанские власти извлечь скелет Ливия из гробницы. Скелет этот, заключенный в свинцовый гроб, к всеобщему ликованию, обнаружили в 1413-м. Падуанцы охотно согласились и даже удовлетворили просьбу Беккаделли презентовать Альфонсу кость правой руки в качестве реликвии. Альфонс с благодарностью принял бесценный дар, который почитал как мощи святого, хотя позже ученый, лучше разбиравший латинские надписи, все испортил, доказав, что чтимый скелет принадлежал на самом деле римскому вольноотпущеннику[368].

Пусть скелет Ливия и оказался фальшивкой, но любовь Альфонса к его трудам была самой что ни на есть подлинной. Созданная Ливием монументальная история римского народа, Ab Urbe Condita Libri (буквально «Книги от основания города»), стала одним из величайших творений античного мира. Желание скопировать этот шедевр историографии и побудило Альфонса прибегнуть к услугам Веспасиано.

Ливий родился в Патавии (нынешняя Падуя) в 59 году до н. э. и начал составлять свою историю римского народа примерно в 27 году до н. э. Задача дать оценку Римской республике была тогда очень своевременной. В 27 году до н. э. сенат даровал тридцатишестилетнему Октавиану, племяннику Юлия Цезаря, титул Августа («священного»), по сути покончив с полутысячелетней республикой и создав Римскую империю. По собственным словам, Ливий изложил «деяния народа римского от первых начал города», то есть от бегства Энея из Трои, до своих дней, для чего углубился «в минувшее более чем на семьсот лет»[369].

Другой историк, Азиний Поллион, говоря о Ливии как уроженце Патавии, высокомерно высмеивает его patavinitas – провинциализм. Не совсем понятно, что имеет в виду Поллион, хотя, возможно, Ливий говорил по-латыни с сельским акцентом (как и его современник, поэт Вергилий, выходец из деревни под Мантуей). Впрочем, блистательный слог Ливия и его умение излагать события опровергают всякие обвинения в недостатке образования или провинциальной отсталости. В частности, рассказ о переходе Ганнибала через Альпы в Книге двадцать первой – настоящий мастер-класс по сторителлингу.