Книжка-подушка

В Ортиджии, на площади дивной красоты, есть церковь святой Лучии, возникшая на месте ее погребения. В 1608 году, за пару лет до смерти, Караваджо сделал из сюжета этого погребения алтарный образ, которым до сих пор жива сиракузская церковь. Подходить к картине близко нельзя, так что на репродукции она видна едва ли не лучше, чем в жизни – свидетельствую, за последние дни я несколько раз туда заходил.

Святая Лучия (Луция, Лукия), жившая в Сиракузах на рубеже III и IV веков, уверовала во Христа и решила не выходить замуж. Оскорбленный этим жених подал на нее в суд и отомстил; языческий судья рассудил точь-в-точь, как нынче рассуждают православные активисты – коли семейных ценностей не чтит, значит, блядь – и постановил отдать Лучию в публичный дом. Однако неведомая сила приковала ее к земле, и ни всадники, ни повозки, ни быки, ни лошади, ни тысячи людей не смогли сдвинуть Лучию с места, ей вырвали глаза, зарезали ее кинжалом. Было ей 20 лет.

Мать Лучии, поначалу тоже восставшая против ее решения, сделалась христианкой, исцелившись на могиле святой Агаты, которая, как и святая Лучия, из Сиракуз. Лучии вырвали глаза, Агате отрезали груди, и обе они изображаются с блюдом, на котором лежит то, чего их лишили, но Караваджо выбрал сюжет погребения, написав мертвую Лучию, осиротевших, жмущихся друг к другу христиан и двух раздольных могучих могильщиков, один из которых, впрочем, в чем-то как будто сомневается и про что-то, кажется, вопрошает, а второй уверенно вершит свое дело: последнее усилие, оно же насилие; могильщик сливается с мучителем, погребение – с забвением.

Главная, конечно, в картине – правая фигура в контрапосте, крепкая, пластичная, прекрасная, истинно римская. Она вся про земное и языческое, про мощь, про секс, про власть, про суд, отправивший деву в публичный дом, про мир, лежащий во зле, про то, что царство Его не от мира сего – про Рим. И на стороне Рима стена – огромная, глухая, непробиваемая. Могильщики и стена это, собственно, и есть государство, великое и великой силой влекущее, не чета нынешнему, ботоксному. Я очень люблю Рим, больше всего на свете, но не дай бог настолько ослепнуть, чтобы полюбить еще и государство. Святая Лучия, покровительница слепых, убережет меня от этого.

22 октября

Не помню точно у кого, наверное, у Чуковской, у кого же еще, есть рассказ о том, как Ахматова в середине пятидесятых годов держала корректуру первой своей книги, выходившей после этапного ждановского литературоведения, и там в строчке «откуда унеслась стихов сожженных стая» обнаружила соавторство цензора, заменившего слово «сожженных» на «сгоревших». Вдохновение, посетившее цензора, понятно: советский поэт не мог сжигать стихов, бдительно спрашивается, зачем? – советскому поэту нечего таить и некого бояться, он весь открыт для партии и ленинского ЦК, в каждом своем закоулке, в любых извивах души. «Пусть думают, что у меня был пожар», – примирительно съязвила Ахматова.

Спустя 60 лет ее слово переполошило проницательных людей из фейсбука. Газета ру, подписывая фотографию Одесского дома профсоюзов, сообщила, что там «в мае 2014 года произошел пожар, десятки людей погибли». Сразу выстроился непробиваемый ряд. Газета ру – оппозиционная, а оппозиционеры – либералы и укропы, и случившееся в Одессе мелко видят или даже хуже того. Для всех них это шашлык из колорадов и очистительный огонь пожара, и они, скоты, теперь так и пишут.

Понятно, что оппозиционеры бывают разные, как разными бывают и патриоты, и либералы. Понятно, что шашлык из людей радует только чикатил, а одесская беда на любой вменяемый взгляд – катастрофа и преступление. Понятно, что Газета ру, издаваемая олигархом Мамутом, комфортно распластавшимся под властью, оппозиционностью и либеральностью превосходит разве что «Литературную газету» времен Брежнева, и то не очень: мягкая, вполне узаконенная фронда, всегда готовая эмигрировать в кусты. Вам это понятно, а проницательным людям – нет.

Никакого злого умысла, пригрезившегося им, конечно не было, что тут же доказала жизнь: как только раздался фейсбучный крик, газета торопливо исправила подпись, мы не хотели сказать то, что вы подумали, ссы покойно. Просто кто-то не вник, а кто-то не доглядел, отвлекся на футбол, полез в айфон изучать сиськи и письки, они интереснее. И какая нах разница, был поджог или не был, когда один результат: пожар, все сгорели, с этим же не поспоришь. И про что ваш базар – про «тся» и «ться», про «одеть» и «надеть»? «Сгоревшие» и «сожженные» уже почти неразличимы в тумане.

Тут в самом деле водораздел, но он совсем не политический. Он между Ахматовой и ее цензором – с одной стороны и большей частью современной России – с другой, слипшейся болотно-поклонной площадью, которую только проницательный сумасшедший дом хоть как-то вынуждает задумываться над смыслами.

27 октября