Книжная дама из Беспокойного ручья

Принося каждый раз новый материал, я надеялась разогреть в ней интерес, но в ответ лишь видела недовольство и раздражение.

– Эти городские книжонки не для меня. В них нет ни намека на серьезность. Пустая бессмысленная болтовня.

– Как скажете, мэм, – бормотала я себе под нос, стараясь угодить.

– В 1857 году мой отец привез эту прекрасную Библию и четыре чашки своей мамы из Техаса, где он читал проповеди. Семья осела в этих горах за четыре года до нашего с сестрой рождения. Это все, что осталось от того чайного набора. – Она указала пальцем на две красивые белые чашки с золотистой отделкой по краям и узором на ручках. – И так… – Лоретта стучала пальцем по Библии, – так он нашел свой путь. У него была только одна Книга, которую я тоже должна знать. Так он хотел.

– Да, мэм. Хороший выбор.

– Я все понимаю. Тебе нужно доставлять книги, дитя, – она выпрямила и отряхнула свои длинные помятые юбки, – но моя все же лучше. И я ни на что ее не променяю.

Кто-то шепнул Лоретте, мол, я только разношу литературу, хотя это было неправдой. Иногда приходится читать людям, причем не только их собственные книги. Однако ей втемяшилось в голову, что если на время моего визита подкладывать библиотечный материал под ножку стола, то это не будет считаться кражей рабочего времени.

– Конечно, не променяете, – успокаивала я ее. – Вы прекрасная женщина, мисс Лоретта.

Горделиво задрав нос, она кивнула головой, и на лоб упал пучок седых волос, скрывающих старые больные глаза.

– Отдохните немного. В следующий раз еще почитаем.

Лоретта указала пальцем на корзину, стоящую у двери.

– Возьми немного корней себе и отцу, дитя. – Она уложила волосы и встала со стула.

– Большое спасибо, мэм.

Я помогла ей добраться до узкой кровати с металлической рамой, сняла тяжелые ботинки и спрятала их за старым револьвером, лежащим на полу. Повозившись с неподатливым одеялом, она все-таки повесила его на спинку.

Лоретта показала пальцем на бочковатый сосуд у изножья.

– Ой, нужно наполнить грелку, – внезапно вспомнила она, поднимаясь с кровати.

– Будет сделано, мисс Лоретта.

– Благослови тебя господь, дитя.

Я вытащила из-под одеяла баллон в форме свиньи, открутила крышку на толстой спинке и вылила холодную воду на улицу.

Через минуту наполнила грелку горячей водой с плиты и вернула ее на то же место под одеяло. Этого тепла хватит ей на всю ночь.

– Глаза режет. Я очень устала. Не поможешь мне умыться, дитя? – просила Лоретта.

– Да, мэм.

У плиты я нашла кусок изношенного полотенца, лежащего за раковиной с желтоватым оттенком и крохотными ножками, смочила ткань и выжала ее. Рука мгновенно пропиталась запахом старых трав.

– Держите, мэм. – Я аккуратно положила мокрый лоскут на ее открытый лоб, стараясь не вызвать раздражение.

Лоретта неуклюже пошевелилась, кусок ткани упал на пол, и наши руки соприкоснулись.

От напряжения сквозь зубы едва проходил воздух.

Пока я пыталась вернуть полотенце на место, она нащупала мою руку, взялась за нее и сказала спокойным старческим голосом:

– Видишь мои ткани, дитя?

– Да, их тут много.

– У людей и тканей много общего. И мало различий. Одни лучше всех, другие жесткие и черствые, третьи приятные и нежные. Ткани тоже бывают цветными и серыми, уродливыми и красивыми, старыми и новыми. Но в конце концов все мы являемся материей, сотканной Его рукой. Материей, кроме которой больше ничего нет.

– Да, мэм, – шептала я.

– Теперь я знаю, что ты – «василек», но эти старые глаза уже все равно ничего не видят. Но сердце чувствует, дитя. И оно чувствует, что ты – хороший человек.

Внезапно последствия тяжелого дня камнем свалились на плечи, пропитав усталостью все тело и оставив большие мешки под утомленными глазами. Руку охватила дрожь, хотя она исходила не от старой больной Лоретты. Напротив, в ее прикосновениях чувствовалось тепло. Прижавшись другой ладонью сверху, она стала нежно массировать мою кожу.

Закрыв глаза, я запрокинула голову: внутри все бурлило от душевной боли и одиночества, медленно подбирающихся к горлу. Обычно никто не видел мои чувства, но сегодня как никогда мне не хватало мамы. Ее любви и, самое главное, ее нежных рук. Я боялась, что со временем она пропадет из памяти, а из-за синего цвета мне уже не суждено испытать те же приятные чувства. Ведь я была Синим призраком, являющимся в кошмарах маленьким мальчикам.

Сердце защемило от тоски по маме, от уродливой кожи и того, чего лишил меня Чарли Фрейзер. Внутри все смешалось: неприязнь к пастору, суровые земли Кентукки и чувство стыда, охватившее все тело. Так было всегда. Беспросветный позор окутал душу, взяв над ней контроль, своим напором сдавливая больное место подобно карбидной лампе, сжимающей лоб шахтера, который возвращается домой, оставляя после себя грязный темный шлейф.

Молчание усиливалось, разрастаясь по всему дому, а свет свечи тем временем собирал тени, разбросанные по углам дома, слегка задевая потолок, покрытый паутиной.

– Пора принимать лекарство, дитя, – обратилась ко мне Лоррета, аккуратно разомкнув наши руки.