Книжная дама из Беспокойного ручья

– Но почему именно ты? А не кто другой? – Руки покрылись потом и приклеивались друг к другу. Это навело меня на одну мысль: возможно, шахтеры выбрали отца из-за цвета кожи, считая его жизнь такой же ценной, как, например, жизнь мулов, которых они отправляли в шахту ради проверки газа. – Потому что ты «василек»?

Он не отвечал, но все читалось во взгляде, скрывающем злополучную правду, и в этот момент я, как никогда, мечтала о белом цвете кожи, способном облегчить его и без того тяжелую участь, которую сулила эта опасная работа.

Только бы ничего не случилось. К горлу подступил ком, заставивший принять важное решение: надо стать белой ради отца, чтобы он тоже излечился. В голове уже разыгралась фантазия, рисуя картины, в которых мы ничем не отличались от других, ведя тихую, спокойную жизнь. Я про себя помолилась за Дока в надежде, что он найдет лекарство, причем сделает это как можно скорее.

– Па? – Я коснулась его плеча. – Это все из-за твоего цвета кожи…

– Это потому что я шахтер Кентукки. Чертовски хороший! – буркнул он в ответ осипшим голосом.

– Ой, прости. Не хотела тебя… – Слова будто испарились. Чувство сострадания окутало с головы до ног. Я крепко обняла отца и вскоре ощутила его прощение в утешающих хлопках по спине.

* * *

На третье воскресенье июня в семь утра, когда туман, будто в попытке сбежать из ручья, легкой дымкой полз вверх по коре кедров, приехал доктор.

Уже в машине он передал мне последний выпуск «Вестника Лексингтона». И даже этот приятный подарок не поднял настроение. Хотелось расспросить его об обещанной еде, но при этом не казаться слишком навязчивой. Еще узнать бы о предстоящих анализах, однако страх за возможные ответы спутал все планы. Поэтому большую часть дороги мы проехали в тишине, которую пару раз нарушал Док, указывая пальцем на дорожные таблички с названиями крупных лошадиных ферм.

– Великолепные создания. Видишь вон те сооружения? Это конюшни.

– И они там живут?

Док замедлил ход, пока я смотрела, разинув рот от удивления, на величественные здания, в которых по-королевски содержали скакунов, и на откормленных довольных лошадей, пасущихся на изумрудного цвета траве, как бархат переливающейся на солнце.

– Да, так и есть, – кивнул Док.

– Никогда не видела ничего красивее. Настоящий особняк. И всего-то для каких-то животных. А хозяева, наверное, живут в замке? – Я смотрела из окна, стараясь запечатлеть в памяти хотя бы одну такую ферму.

– Именно, никак иначе, – улыбнулся он.

– Можете брать любые анализы, но без этих женщин, – решительно сказала я, когда мы остановились у больницы. Мне очень хотелось излечиться, помочь отцу и голодным детям, но грубые монашки были куда опаснее. Они запросто могли убить меня. И это очень пугало.

От удивления у Дока приподнялась бровь.

– Это не шутка. – Я дрожала от собственной дерзости, но, отогнув край плаща, все же показала охотничий нож отца, лежащих в ножнах из потрескавшейся красной кожи. – Они… им нельзя прикасаться ко мне. И больше никакого нижнего белья!

На лице доктора уже показались первые следы внутреннего протеста, но он внезапно согласился.

– Мы позаботимся об этом. Никто не побеспокоит ни тебя… ни твои интимные места. – Бросив край одежды, я не отводила взгляд в ожидании получить обещание. – Даю слово.

– А еще нам нужна еда. Много еды. – Перед глазами стояли бедные школьники. – Мы страдаем. Страшно голодаем.

– На заднем сиденье есть коробка.

Сзади действительно лежала картонка, до краев наполненная сыром и хлебом. Вздохнув с облегчением, я прижалась лицом к окну, смотря на широкие просторы вокруг нас. Сердце едва не разрывалось от благодарности.

По ошибке приняв признательность за беспокойство, Док приобнял меня и похлопал по плечу.

– Мы найдем лекарство. Обязательно найдем.

Теперь у меня была еда для детей и надежда на исцеление. О таком даже в книжках не писали.

Проходя мимо монашек в больнице, я бросила на них самый грозный взгляд из всех возможных, сопроводив его шипением, подобно змее, готовой наброситься на свою жертву. Доктор так торопился в отделение для цветных, что даже не остановился поздороваться с одной из сестер.

Из палаты выглянула маленькая девочка и тут же истерично закричала. Мгновенно примчалась монашка и, взяв на руки испугавшегося ребенка, огородила его лицо от моего.

Док взял меня под руку и повел в тихий смотровой кабинет, в котором уже сидел мистер Милз. Они стали задавать кучу вопросов, записывая все ответы.

– Вы пьете алкоголь? Может, кто-то в семье употребляет? Делает самогонку? Настаиваете ее на каких-то других ингредиентах? Незлаковых, – интересовался темнокожий доктор.

У меня поджались губы, глаза опустились.

– Василек с отцом много работают. Они на хорошем счету и ни в чем плохом уличены не были, – спокойно ответил горный врач, хотя этот вопрос его слегка оскорбил.

Никто еще не отзывался так лестно о «васильках», и, судя по взгляду, он говорил это совершенно искренне, за что я была ему безмерно благодарна.