Книжный в сердце Парижа

Теперь-то я знаю, что она никогда не смирится. Но как раз в тот момент, когда я тоже начала грустить, тетя радостно произнесла: «Я могу звучать трагично, но это не так. Увлечение придает жизни смысл, помогает чувствовать себя по-настоящему живым, это тот источник, из которого всегда можно испить. Поверь мне, лучше иметь пристрастие и не чувствовать себя достойным его, чем не иметь ничего и прожить скучную и банальную жизнь».

Я залпом выпила воду с мятой, а затем заявила, что мое пристрастие – это театр. Я хочу быть актрисой. Актрисой и кондитером или кондитером и актрисой – неважно. Я буду играть так же хорошо, как исполнительница роли Нины. И у меня тоже получится вызвать в тете такие сильные чувства.

Если понадобится, я смогу от всего отказаться. И я действительно в это верила. Когда рядом со мной Вивьен, все это казалось разумным.

– Однако! – воскликнула тетя. – Да ты крутая, Олива.

С тех пор каждый раз, когда она приезжала ко мне в гости, она водила меня в театр.

– Это немного похоже на то, что я сказал о Генри Миллере, – говорит Виктор.

Мы сидим на полу библиотеки, прислонившись спиной к деревянным скамейкам.

Я продолжаю размышлять о спектакле. Я отождествляю себя с Эстрагоном: ведь это я напрасно ожидаю тетю перед книжным магазином. И с Владимиром, который, как и я, надеется, хотя и сам того не признает, что в его жизни наконец произойдет что-то.

Дерево рядом с фонтаном расцветает. Розовые цветы, собравшись в гроздья, распустились, как будто договорились заранее. Но разве цветы, что были на вишне, были не белого цвета? Может, на самом деле это персиковое дерево?

«И что нам теперь делать?» – спрашивает Владимир.

«Ничего. Это более разумно», – отвечает Эстрагон.

Ничего. Но если в «Годо» время остановилось, то в моем мире уже наступил вечер понедельника. И я все еще здесь. В Париже.

– Может, спустимся к Сене? – спрашивает Виктор.

Я киваю, все равно сна у меня ни в одном глазу.

– Только не пялься на ногу Джона, как в прошлый раз, ладно? – советует он, пока мы спускаемся по лестнице. – Он хромает из-за несчастного случая, о котором не любит говорить.

Мы находим Джона на привычном месте, с бутылкой в одной руке и книгой – в другой, читающим при свете уличного фонаря.

– Давно не виделись, Виктор! – восклицает он, протягивая нам бутылку вина.

– Мы были на спектакле «В ожидании Годо».

– Ненавижу экзистенциалистов. Если вы позвоните Богу, он ответит. В крайнем случае мы могли бы поставить «В ожидании Мелани». Она уж точно никогда не придет. – Он поворачивается ко мне: – Как твоя тетя?

Я уже открываю рот, но Виктор прерывает меня и спрашивает Джона, не хочет ли он пойти завтра утром с нами искать ее в Шато-Руж.

– Искать ее? – повторяю я. Мы с ним это не обсуждали.

– Разве ты не умираешь от желания увидеть улицу Пуле?

– Старушка переехала на улицу под названием «Курица»? – усмехается Джон. – Ну, все равно я завтра занят, так что пойти с вами не смогу.

– Да ладно, Джон, тебе всегда нечем заняться.

– Ты переходишь все границы. И знаешь что? Я запрещаю тебе ко мне приходить.

– Вообще-то это общественное место, – замечает Виктор.

– Тогда я перееду.

Джон, шатаясь, встает и делает несколько шагов. Я стараюсь не смотреть на его больную ногу.

– Не знаю, кто еще сможет предложить тебе такое приключение, – настаивает Виктор, – отправиться на улицу «Курицы» в поисках пропавшей старушки. И не волнуйся, прежде всего мы обеспечим сохранность твоего чемодана. Встречаемся завтра в десять утра у книжного магазина.

– Да у меня и часов-то нет. – Джон отворачивается к стене, прижимая к себе бутылку. – Времени вообще не существует.

– Он не должен сидеть, как прикованный, в ожидании Мелани. Она все равно не вернется, – сетует Виктор, когда мы удаляемся. – Она никогда его не простит.

Матрас настолько жесткий, что мне кажется, будто я лежу прямо на полу. Пусть это и полезно для моей спины, но точно не для моего настроения, которое ухудшается с каждой минутой.

В какую игру играет тетя Вивьен? К чему все эти билеты, эти ложные свидания? За что Мелани должна простить Джона? И почему чем искреннее я говорю с Бернардо, тем сильнее нарастает ощущение, что он меня не понимает?

Сидя у окна, я смотрю на пыльные тома на полках. В библиотеке слышно только ровное дыхание спящего Виктора. Вероника попросила меня оценить стоимость предложенной мною стратегии. Она не уточнила, понравилась ли она Большому Боссу.

Я пишу следующее: