Кофе в бумажном стаканчике

Сергей повернулся к ней всем корпусом:

– Ну, что же ты не выходишь?

– Не знаю, – ей захотелось закрыть лицо руками, стало невообразимо страшно.

Он обошел вокруг машины, открыл дверь с ее стороны, помог спуститься с высокой подножки. Лялю Сергей взял на руки. Она не сопротивлялась и доверчиво обняла руками его шею. Герда, увидев издали свою хозяйку, напряженно застыла. Несколько секунд она подслеповато всматривалась, словно не могла поверить своим собачьим глазам. У Нади снова сжалось горло, в носу защипало. Она хотела позвать ее, но вместо этого хрипло прошептала:

– Герда, милая, не бойся, это я.

Услышав знакомый голос, большая рыжая собака, которую она не надеялась когда-либо увидеть, по-щенячьи тявкнула, кинулась к ней и запрыгала вокруг, тяжело припадая на передние лапы. Стала она неухоженной, худой, длинная шерсть свалялась, на боках выступили уродливые проплешины после линьки. Тяжело плюхнувшись на спину у Надиных ног, она запрокинула улыбающуюся морду, раскинула в стороны лапы и выставила тощее розовое брюхо, поросшее жесткой белой шерстью. По нежной коже ползали блохи. Ляля счастливо засмеялась и потянулась к ней, а Надя не выдержала и тихонько заплакала, повторяя сквозь всхлипывания:

– Герда, Герда… Какая же ты некрасивая стала…

Сергей, не отпуская дочку, обнял ее.

– Ну-ну, милая, все хорошо. Пойдем.

– Подожди, – она огляделась вокруг.

На клумбах вместо цветов плотно росли сорняки, кусты были не стрижены. Несколько дорогих можжевельников, которые они с Сергеем когда-то с такой любовью посадили, высохли, их рыжие игольчатые ветви сиротливо торчали в стороны. Под деревьями и кустами лежали неубранные с зимы листья и сухие ветви, возле крыльца валялись кучи мусора, кругом была грязь.

– Сергей, что случилось? Здесь же полная разруха!

– Да, – он сухо кашлянул, будто ему трудно было говорить. – Я этот год почти не жил дома. Только приезжал покормить Герду и переодеться.

– А Ольга Тимофеевна? Разве она не приходила?

– Мы с ней поругались.

– Поругались?! – Надиному удивлению не было предела: ее бывший муж никогда ни с кем не ругался. Если ему что-то не нравилось, он уходил молча, ничего не выясняя.

Сергей пожал плечами, лицо его помрачнело, будто Надя спросила о крайне неприятном для него событии.

– Да, она стала мне высказывать, что я не прав, но мне тогда было так сложно, что я попросил ее не лезть в мои дела. Тимофеевна обиделась, назвала меня эгоистом, сказала, что я не думаю о дочери. Ну, в общем, я попросил ее больше не приходить. Дал денег. Много. Она деньги швырнула на подоконник, там они так и лежат до сих пор.

– А где ты жил все это время?

– У бабули.

Надя напряглась, словно обжегшись его словами, но он не отпустил ее, прижал к себе сильнее.

– Поверь, ничего хорошего для меня в этом не было. А дом я собрался продавать, мне здесь стало невыносимо находиться одному.

Она расслабилась и обняла его.

– Дурак, Сережа, зачем ты поверил тогда Милочке и Марку, а не мне?

– Потому что дурак. Пошли.

…В доме было настоящее запустение, он стал нежилым. Мысль о том, что здесь она была когда-то счастлива, показалась несуразной. Кругом лежал толстый слой пыли, цветы в горшках засохли, в углах валялись скомканные вещи. Возникло ощущение, что здесь кто-то внезапно умер, и хозяева, не в силах находиться в этих стенах, спешно оставили комнаты. Особенно печально и стыло было в гостиной, несмотря на жаркий летний день. Черная глянцевая поверхность телевизора на стене выглядела безжизненной, будто он давно сломался. Тюлевые портьеры, зачем-то отдернутые в сторону, обнажили грязное от дождей французское окно. За ним были видны высокие чахлые стебли сорняков вокруг пустой каменной чаши фонтана. Возле ножки большого кожаного кресла, с которым у нее было связано столько воспоминаний, стояла недопитая бутылка виски, на столике – пустая тарелка с крошками и скомканные салфетки.

Надя в полной растерянности остановилась.

– Но это невозможно убрать, здесь работы на неделю!

Сергей стоял рядом, предельно напряженный, он совершенно не понимал, что теперь надо делать, когда он с таким трудом вернул жену домой. С усилием оторвав взгляд от ножки кресла, будто сам впервые все это увидел, он неуверенно произнес:

– Я помогу. Сегодня воскресенье, на работу ехать не надо. К сожалению, клининговые службы тоже не работают, поэтому буду убирать сам. Прости, я не хотел, чтобы ты это видела, но так получилось. Зато теперь ты обо мне знаешь все.

Она быстро взглянула на него и задумалась.

– Подожди, так не пойдет. Дай мне мои ключи от дома, ты их не выкинул?

– Они здесь, – он подошел к подоконнику, на котором валялись пыльные купюры, выудил из-под них связку ключей.

– Присмотри за Алевтиной, я скоро вернусь.

– Что ты задумала?

Надя поднялась на цыпочки, и с блаженством, все еще не веря себе самой, что это можно сделать свободно, поцеловала его в небритую щеку.

– Пока хотя бы попытаюсь. Не получится – начнем убирать вдвоем.