Когда Алиса упала

Китти согласна. Мы будем лучше вести себя, и тогда мы сможем встретиться в нормальной жизни и есть торт со взбитыми сливками.

Я не хотела.

Беатрис умерла. Ее пристегнули ремнями ко льду, и все смеялись, когда с ней случился удар.

Миссис Б. говорит: «ХВАТИТ ПРИДУМЫВАТЬ». Она говорит, что я все это придумала в своей голове, что я очень плохая девочка, и она сказала: «Ты пыталась убить того маленького мальчика».

ЛОЖЬ ЛОЖЬ ЛОЖЬ ЛОЖЬ ЛОЖЬ ЛОЖЬ ЛОЖЬ ЛОЖЬ

Беатрис Бичем лежит под землей, а сколько еще мокнет в воде. Помолись за умерших и утопших и скажи гостям, что она умерла от чумы.

ЛОЖЬ

Я знаю правду. Она выцарапана на моих глазах, и я никогда не перестану видеть все это. Я была там. Я видела. Он смеялся и напевал, пока мы замерзали и тонули. Такие спокойные.

Мне очень холодно. Он смотрит на меня – говорит, что я ничего не стою, кроме долларов, которые за меня заплатили.

По-моему, я скоро умру.

Жалоба констеблю. Китти отнесет.

ЯЩИКдемоныпробралисьтудаоницарапаютсяцарапаютсяцарапаются

Доктор М. говорит 3 ЭТАЖ и Китти плачет значит это конец

Где мой сундук он был здесь его здесь нет?

Завтра. Это убийство

Я хочу домой

Дальше ничего. Пустая страница за пустой страницей до самого конца. И другой почерк, корявый. Китти.

Алиса-Луиза Сноу. Покойся с миром.

Она была моей подругой.

Я закрываю блокнот. Но образ Алисы в кресле, ее голова, запертая в ящик, горит передо мной – и неважно, закрываю я глаза или смотрю на латунные двери лобби, я вижу эту картину. Вижу ее.

– Она боялась темноты, – шепчу я.

Мужчина у барной стойки смеется, запрокинув голову, у него большие зубы. Он шлепает себя по животу, по барной стойке.

– Она боялась темноты.

– Не возражаете?

Я поднимаю взгляд на мужчину в коричневом саржевом сюртуке. Он поднимает пустой стул напротив меня и несет его к соседней группе молодых людей.

Не отвечая, я натягиваю перчатки, надеваю чепец, беру блокнот, хватаюсь за столик и заставляю себя встать, пройти через лобби.

* * *

В отделении полиции гудят голоса. Люди ходят туда-сюда, пережидая летнюю грозу. Приходится наклониться к дежурному, чтобы он меня услышал. Он поворачивается ко мне ухом, катая пальцами карандаш взад и вперед по столу.

– Я хочу увидеться с констеблем.

– Его здесь нет. Он занят.

Дежурный разворачивает карандаш и закатывает его под ладонь.

– Я подожду.

– Он только завтра к обеду вернется. Уехал в Кин.

Слышится раскат грома. Чей-то звонкий смех. Полицейский снова передвинул карандаш и сейчас покатит его. Он смотрит мимо меня на следующего в очереди.

Сжав зубы, я накрываю его руку своей.

– Я хочу подать жалобу.

* * *

На «Металлургической мануфактуре Сноу и сына» тишина. Ничто не лязгает и не жужжит, окна не стучат, не громыхают формы, рабочие не выносят постоянным потоком готовые подсвечники и канделябры. Пули и пряжки.

Мой зонтик защищает от солнца, но не от дождя, которым надулись облака.

Я трясу замок. Смотрю, не видно ли где Лайонела на улице. Жива ли вообще мануфактура. Есть ли шанс переждать здесь непогоду и вернуться домой с братом.

Однако Лайонела нет. Приставив ладони к глазам козырьком, я всматриваюсь через стекло внутрь. Оборудование и деревянные ящики сложены кое-как среди литьевых прессов. С потолка свисают ремни. Я поднимаюсь взглядом по лестнице к остекленному кабинету Лайонела. Дверь распахнута, но в кабинете темно.

Меня пугает крик с шерстопрядильной фабрики. Рабочие идут на склад. Тащат тележки, груженные тюками.

Небо окрашивается в желто-зеленый цвет, и порыв ветра поднимает хлопковую пыль от двери, через которую завозят товар. Пыль кружится в вихре и покрывает мою жилетку и юбки. Потом дверь запирают, как и все остальные на улице.

* * *