Когда Алиса упала

– Днем не будет дилижансов. Сейчас как ливанет, – прищурившись, говорит работник станции и, положив локти на деревянную стойку, глядит поверх моего плеча. – Придется вам подождать дилижанса, что идет в семь тридцать. Он, может, в Конкорде задержался. Но точно не знаю.

По зданию проносится порыв ветра, чуть не срывая мой чепец. Я хватаюсь за его оборки. За моей спиной лошади в стойлах переступают с ноги на ногу.

– Я бы лошадей в такую погоду запрягать не стал, – говорит станционный служитель.

– Нет, конечно же, нет.

– Вам, может, стоит номер снять на ночь.

Но на отель мне не хватит денег.

Он поправляет сюртук горчичного цвета и закрывает окошечко.

Дождь усилился, падает стеной, становится паром, соприкасаясь с кирпичом и камнем. Я встаю под навес. Вода льет с углов, обращая пыль в грязь.

Школьная улица. Дома спрятались за садиками. Дождь хлещет по цветам, гулко барабанит по чугунным ограждениям. Слепит вспышка молнии. Тут же гремит гром, и я перепрыгиваю через улицу, подняв юбки, хотя моя обувь уже так промокла, что все равно, попаду я в лужу или нет. Снова вспышка, снова удар грома. Я вынимаю носовой платок из рукава и утираю лицо, хотя платок так же пропитался водой, как и вся я, а потом стучу в синюю дверь знакомого простого домика.

Мистер Харгривс открывает дверь и удивленно смотрит на меня:

– Миссис Эбботт…

– Боюсь, я застряла в городе.

* * *

Мистер Харгривс пододвигается к краю диванчика, освобождая для меня место, и предлагает мне чашку чая на блюдце.

– Мы так рады, что вы передумали, – говорит он, улыбнувшись и наклонив голову. – Ада сама не своя.

Я смотрю на Аду – или на то, что могу разглядеть за вазой с павлиньими перьями и бюстами Цезаря, и Шекспира, и Бэкона, загромоздившими гостиную. Она тихая, хрупкая, кормит крупой пару щеглов в декоративной плетеной клетке. Сидит на табурете между клеткой и пианино. Вся прочая мебель завалена тетрадями и толстыми томами разнообразного содержания.

Стены перекрасили. Цвет больше не светло-персиковый, который удерживал солнце, – ведь в этом доме и правда всегда не хватало солнца? Теперь они темные, коричневато-пурпурные. И сам диванчик примерно того же тона, а занавески с кисточки болезненно-мятного оттенка, и все это кажется погребальным покровом. Три часа пополудни. Настенные часы отбивают время.

– Вы обставили дом по своему вкусу, – говорю я.

– Вам нравится? – спрашивает Ада, глядя на меня, как учительница, и не сводит с меня взгляда, пока я не отвечаю на вопрос.

Ситцевое платье, которое она мне одолжила, слишком узкое в горловине и жмет в подмышках. Хлопковая нижняя юбка слишком короткая. Но они сухие, и я впервые за долгое время надела что-то цветное. Сплетение ярко-оранжевых цветов и зеленых нитей кажется мне чрезмерным.

– Очень нравится, – отвечаю я.

Ответ Аду устраивает. Улыбка появляется в уголках губ, и поза становится более расслабленной.

– Мы подумали, почему бы и нет? – говорит она. – Почему бы и нет?

– Это необъяснимо, – говорит мистер Харгривс.

– Что необъяснимо? – спрашиваю я.

– Вы. Из всех людей, которых, как я думал, я никогда больше не увижу, – хотя я часто думаю о вас и Бенджамине – я встретил именно вас. На улице.

Он скрещивает ноги. Кивает, вытирает уголки губ костяшками.

– Но до чего же мрачное известие. Бедная Алиса.

Ада издает какой-то невнятный звук, дает птицам еще щепоть проса и вторит мужу:

– Бедная Алиса.

– Ада читает курс в школе миссис Браун, по истории Древнего Рима, – сообщает мистер Харгривс, воздев палец. – На этой неделе тема – Лукреция, так ведь?

– Феодосий, – поправляет она и вдруг поднимается, со звяканьем ставит чашку и блюдце на пианино. – Феодосий. Сейчас еще слишком рано обсуждать Лукрецию. Девочки предпочитают созерцать голубое небо и собственные ленты для волос.

Мистер Харгривс откидывается на спинку, пристраивает чашку себе на грудь и говорит:

– Не все же такие серьезные ученые, как ты, моя дорогая. Из девочек, я хочу сказать. И даже из мальчиков.

Я смотрю на огороженный садик за окном столовой и представляю себе школьные поля для игры в гольф. Как мне всего этого не хватало – на сердце тяжкий груз. Бенджамин за письменным столом, Алиса в саду. Дни идут своим чередом. Я обманываю себя, я знаю. Бенджамин за письменным столом за плотно закрытой дверью. Алиса в своей башенке, ее дверь заперта изнутри. Иногда мы втроем встречались в коридоре, а иногда принимали гостей, и Алиса подбегала к каждому с нарисованным букетиком в подарок. Иногда случались такие минуты. А в основном мы были погружены в молчание.

– Вы останетесь на ужин? – спрашивает Ада.

– Конечно, останется. Конечно. На улице ужасная погода, – говорит мистер Харгривс, хлопая себя по коленям и выпрямляясь. Он показывает на потолок: – Мы оставили зарянок. Всех этих птичек, которых Алиса нарисовала на потолке своей комнаты.

Я качаю головой:

– И зачем?

– Они красивые, – говорит он и привстает. – Хотите посмотреть?

– Я ее отведу.