Когда я уйду

Мои глаза горят. Что я здесь делаю? Почему пообещала Джеку, что вернусь на занятия и возобновлю ритм моей жизни, будто ничего не изменилось?

Я глубоко вздыхаю и оглядываю комнату, рассматривая женские затылки (в группе только один парень: одинокая короткая стрижка в море локонов, давно не мытых пучков и волн а-ля Бейонсе) и гадаю, сколько людей заметит, если я просто выскользну из комнаты?

Но куда я пойду? Что буду делать?

Сердцебиение учащается и руки дрожат, как в шестнадцать лет, когда я впервые села за руль и едва избежала столкновения с фурой, свернув в последнюю секунду и ударив по тормозам обеими ногами, остановилась на обочине. Парта, за которой я сижу, неожиданно начинает давить на меня. Почему сиденье должно быть прикреплено к столу? Какая-то коммунистическая конструкция – один размер на всех, и я отчаянно хочу распилить металлический стержень, соединяющий две части, и отодвинуть стул, чтобы получить возможность свободно дышать. Я чувствую себя восемнадцатилетним мальчишкой, который впервые оплошал с девушкой. Мне нужно пространство.

Голова кружится, и я встаю, отчего металлические ножки стула с визгом проезжаются по линолеуму. Несколько голов поворачивается. Доктор Уолден хмурится, но продолжает лекцию. Я снова смотрю на дверь, но ноги приклеились к полу.

Я снова сажусь.

Слезы выступают на глазах, и я злюсь на Джека. За то, что заставил меня ехать на занятия. За желание вернуться к нормальной жизни, когда в ней нет ничего нормального.

– Только что прошел торнадо! – хочется мне кричать. Рассказать всем затылкам, потребовать, чтобы они отняли пальцы от клавиатур и закрыли светящиеся экраны компьютеров.

НЕУЖЕЛИ ВЫ НЕ ВИДЕЛИ ТОРНАДО?

Я тянусь за лежащей на полу сумкой, слепо шаря в поисках мобильника. Нужно послать Джеку эсэмэску. Сказать, что я не смогу это сделать. Не смогу притвориться, будто ничего не изменилось.

И тут я замираю.

Джек.

Который только что вернулся в клинику, потому что я его заставила. Потому что он должен закончить курс. Потому что он должен продолжать жить.

Даже после того, как я уйду.

Я сую телефон в карманчик сумки и выпрямляюсь.

Джек.

Который не может сам почесать себе спину. Не вспомнит, что нужно пообедать.

Джек.

Который не разбирает белье на белое и цветное. И оставляет чашки с недопитым кофе на полу и в ванной.

Я вынимаю из футляра ноутбук и кладу на свой коммунистический стол. Открываю документ в «Ворде» и смотрю на курсор, мигающий на белой странице. Уйма прилагательных наполняет голову: добрая, веселая, умная, заботливая, но это само собой. Нельзя спросить кого-то, чего он ищет в партнере, и получить в ответ: «Тупость и равнодушие».

Поэтому я оставляю в покое очевидное и останавливаюсь на характеристиках, необходимых для будущей жены Джека.

1. Организованная.

2. Любит готовить.

3. Любит животных.

Я немного размышляю над третьим пунктом и добавляю слово «всех», особенно тех, кого люди обычно терпеть не могут, вроде грызунов, потому что Джек часто приносит домой лабораторных мышей и крыс, а однажды даже притащил змею после того, как его коллеги закончили опыты над ней. Именно так у нас появилась Герти.

Перечитываю список и выпускаю из легких длинную струю воздуха.

Сердцебиение замедляется.

Кулаки разжимаются.

Списки всегда действуют на меня благотворно.

Март

Глава 8

Я оранжевая.

Цвета Умпы-Лумпы[17].

Я смотрю на себя в зеркало, и на моем лице отражается нечто среднее между ужасом и острым любопытством. Словно я наблюдаю научный эксперимент, который явно не удался. Прошлой ночью, ложась в постель, я была обычного розового оттенка. Теперь… теперь… Я провожу кончиками пальцев по щекам. Сначала осторожно, потом все сильнее, царапая кожу ногтями, словно пытаясь стереть этот странный цвет и вернуться к нормальному.

Интересно, заметил ли Джек, когда шарил по нашей полутемной спальне в поисках ключей, пытаясь не разбудить меня? Но, возможно, это повод разбудить кого-то, чтобы сказать: «Пс-с-ст! Ты оранжевая!»

Я бегу в кухню, хватаю телефон со стойки, чтобы позвонить ему, но вижу время и колеблюсь. Сегодня Джек в операционной, помогает удалить ложку из живота слишком жадного ротвейлера: первая большая операция, которую Линг позволил ему провести с тех пор, как две недели назад он вернулся в клинику. И я не хочу его беспокоить.

Вместо этого я нахожу в контактах имя доктора Сандерса и гадаю, сколько еще людей имеют номер онколога-радиолога в быстром наборе. Он дал мне номер перед тем, как мы с Джеком ушли из его офиса.

– Позвоните, если что-то будет нужно, – сочувственно сказал он. – Я серьезно. Все что угодно.

Большинство людей, должно быть, были бы рады, что доктор в их распоряжении двадцать четыре часа семь дней в неделю. Но мне все это напоминало о тяжести моего положения.

Сейчас я рада, что номер у меня есть.

Он отвечает после третьего звонка.

– Доктор Сандерс, – начинаю я, – это Дейзи. Ричмонд.

– Дейзи! Чем могу помочь?

– Видите ли… э-э… – бормочу я. – Я проснулась сегодня утром, и моя кожа… с ней что-то случилось. Я выгляжу вроде как… оранжевой.