Когда я уйду

Она смотрит на ручные часы, держа крохотный циферблат между пальцами правой руки и щурясь.

– Здорово! Что хочешь делать следующие несколько часов?

Хочу спать… Но не хочу, чтобы мама волновалась больше, чем сейчас. Пусть она безуспешно изображает чирлидера, но я знаю, что под этой маской скрывается море тревоги.

– Мы можем погулять?

Ее лицо светлеет.

– Прекрасная мысль. Свежий воздух полезен нам обеим.

Я сбегаю от нее, бормоча, что должна надеть кроссовки. Но мать стискивает мой бицепс оранжевого оттенка.

– Выглядишь потрясающе, – замечает она с улыбкой, такой широкой, что я вижу металлические коронки в глубине рта. – Нет, правда.

Я смотрю в ее глаза – красные и распухшие, я понимаю, что она лжет не мне.

У гастроэнтеролога на подбородке родинка, величиной с ластик на карандаше, с тремя длинными волосками. Именно на этом я сосредоточиваюсь, пока она повторяет те же вопросы, которые несколько минут назад задавала медсестра.

– В последнее время вы принимали какие-то лекарства, не прописанные доктором? Травы? Настои?

– Только вытяжку из грибов юнцзи, – честно отвечаю я. Пузырек с таблетками из грибов прислали вчера в желтом конверте с китайскими иероглифами. Я уже приняла три.

Она прищуривается и что-то пишет в моей карточке.

– Как ваше горло? Немеет?

Медсестра побрызгала мне в рот жгучим анестетиком и велела проглотить.

Я киваю. Определенно действует.

– Прекрасно. Можете лечь на правый бок? Дадим ему еще несколько минут обезболить как следует, потом вставим этот прибор.

Она показывает пластиковую трубку.

– И начнем.

Она нажимает кнопку селектора рядом с моей кроватью. Раздается гудок.

– Тоня, мы готовы, когда будешь готова ты.

Полагаю, Тоня – это медсестра. Она не представилась, прежде чем принялась тыкать иглой в вену на моем запястье. Вот тебе и хорошие манеры.

Доктор Джафари снова поворачивается ко мне.

– С кем вы сегодня приехали?

– С матерью, – хриплю я. Язык едва ворочается во рту, а горло словно натерли наждаком. Совсем пересохло.

– Ах, никто не позаботится о нас лучше матери, верно?

Она перелистывает бумаги, лежащие на стойке рядом с коробкой латексных перчаток и макетом пластиковых внутренностей и желудка, и я знаю, что ее ответ заучен. Как будто вынут из консервной банки, чтобы вселять в пациентов чувство комфорта или дружеских чувств между ними и доктором. Ответ ей, в общем, не нужен, поэтому я киваю.

В моей жизни был короткий период, когда я принимала подобные вещи за чистую воду. Была уверена, что мама позаботится обо всем. После смерти папы она работала на двух работах, чтобы перекрыть бесконечный поток счетов в нашем почтовом ящике. Безопаснее всего я чувствовала себя рядом с ней, поэтому после школы ждала дома в общей комнате. Смотрела записи мультиков, пока в окна не проникал лунный свет. Иногда я дожидалась ее. Иногда забиралась в сбитые простыни на ее кровати и, когда наконец слышала шум машины, зажмуривалась, притворяясь, будто сплю, чтобы она не заставляла меня идти в мою холодную постель. Обычно это срабатывало.

Такой была моя жизнь, и я считала ее нормальной, пока не поняла, что жестоко ошибаюсь. Мне было восемь, и я надела блузку с рисунком из серии мультиков «Яркая радуга», с настоящей красной лентой, вшитой в хлопчатую ткань на конце ее длинной светлой косы. Анджела, девочка из моего класса, впервые за весь день села в автобус. Обычно она стояла в очереди детей, которых подвозили родители на машине, но сегодня у ее матери были дела, и она не успевала. Я это знала, потому что Анджела громко объявила, вернее, посчитала нужным объявить, что поедет с нами только сегодня, потому что во всем лучше нас, неким неуловимым образом, но лучше. Что она другая.

Мать, стоя на тротуаре, встречала ее. Я вышла первой и направилась к своему дому. Ключ от двери висел на желтой ленте у меня на шее. Я добралась до крыльца, вытащила ключ и уже хотела вставить его в замок, предвкушая ланч, который ждал меня на кухне: соленые крекеры с маслом, но тут в мои мысли ворвался чей-то голос.

– Милая?

Повернувшись, я увидела мать Анджелы, сочувственно смотревшую на меня. Ее густая челка заканчивалась в дюйме от бровей. Мне стало интересно, стрижется ли она сама, как моя мама, и подрезала одну прядь слишком коротко, так что пришлось подровнять остальные.

Ее взгляд был пристальным. Осуждающим. И мне он не понравился. Анджела стояла рядом. И я испытала почти яростное ошеломляющее чувство того, что нарушила некое неписаное правило, о котором мне никто не говорил.

Я потеребила ленту на блузке и уставилась на мать Анджелы.

– Дорогая, твоя мать дома?

Лгать нехорошо. Этот закон я исповедовала с праведным рвением, знакомым каждому восьмилетнему ребенку. Но я каким-то образом понимала, что сейчас иного выхода нет.

Я молча кивнула.

Она шагнула в наш маленький двор, который вечно казался коричневым, хотя трава на газонах по бокам дома была ярко-зеленой.

– Можно мне поговорить с ней, солнышко?

Мои мысли заметались. Я открыла рот, чтобы впервые солгать взрослому.

– Она спит. Она всегда спит днем.