Когда мы потерялись в Стране снов

– Привет, бро, – говорю я. Мне как-то неловко. Меня никто не слышит, в том числе, скорее всего, и сам Себ, так что это странновато, как будто я разговариваю сам с собой. Рядом с его койкой стоит стул, так что я сажусь и беру левую ладонь Себа в свои. Обычно я, конечно, ни за что не стал бы брать его за руку, но ситуация явно какая угодно, только не обычная. Я провожу пальцами по красным отметинам на его запястье. Они что, стали хуже?

Может, во сне он крутится и дёргается, пытаясь вырваться? Может, ему, как и мне после сна про Гитлера, снится, что он не спит? Или он просто застыл в статичном состоянии сна, не зная, что происходит? Надеюсь на это. Мысль о том, что он всё это время в ужасе, невыносима: он знает, что это сон, но проснуться не может.

Отметины явно стали ярче. Интересно, кто-нибудь ещё заметил? Я подумываю сказать кому-то, когда Себ вырывает руку и поворачивает голову на подушке. Какой-то великолепный миг я ожидаю, что он откроет глаза и на его лице снова появится его тупая щербатая ухмылка, и начинаю улыбаться…

Себ слегка всхрапывает, потом резко вдыхает и вроде как кашляет, а потом его тело снова содрогается. Он не просыпается, но я замечаю, что он начал потеть. Это продолжается несколько секунд; какие-то цифры на экранчиках над его головой начинают быстро сменяться, но я понятия не имею, что хоть какая-то из них значит.

Себ дёргается сильнее, мотая головой из стороны в сторону. Потом аппарат начинает пищать. Себ как будто дерётся с кем-то невидимым.

– Себ! Себ, приятель! – кричу я. – Проснись!

Я смотрю на его вертящуюся голову и ахаю: под левым глазом у него появилось огромное красное пятно, расползающееся на щёку. Выглядит в точности так, как если бы его ударили в лицо. Теперь пот льётся по его лбу. Аппарат продолжает пищать, и в палату врывается медсестра и смотрит на экранчики, не обращая на меня никакого внимания. Она ж мёт на какие-то кнопки, писк прекращается, и медсестра выглядывает в коридор и зовёт:

– Джез, Амина! Быстрее! – В палату прибегают ещё двое, медбрат и медсестра. Мама и дядя Пит куда-то подевались, так что я просто стою рядом с койкой, перепуганный и бесполезный.

Они все говорят всякое в духе «АД повысилось, сто тридцать пять на шестьдесят. Обильное потоотделение. Сердцебиение сто двадцать. ЭКГ прыгает, температура понижается до тридцати трёх градусов …»

Потом медбрат по имени Джез наклоняется и всматривается в лицо Себа. Он аккуратно касается свежей отметины рукой в перчатке. Я уже вижу, что останется огромный синяк, и надеюсь, что Себу не больно.

– Что это? Кто был здесь с ним? – спрашивает Джез остальных, и все приглядываются к лицу Себа, а потом поворачиваются ко мне.

Джез говорит:

– Что случилось? Он упал? – Потом, уже медленнее: – Ты его трогал? – До меня не сразу доходит, к чему он клонит.

Они думают, что я ударил своего брата! Да я бы никогда…

Ладно, однажды я стукнул его джойстиком, но это было сто лет назад…

Я поднимаю руки.

– Нет. Нет. Нет, нет, нет. Я его не трогал. Честное слово. Оно… оно просто появилось у него на лице! – мой голос становится выше и громче. – Серьёзно! Зачем бы мне это?

Если кто-то и отвечает на мой вопрос, я этого не слышу: в палату входят всё новые и новые люди – быстро, но целеустремлённо. Десять минут спустя Себа переводят в отделение интенсивной терапии.

Его состояние характеризуют как «непроизвольный комоподобный стазис со спонтанными лицевыми и дермальными ушибами». Полагаю, доктора знают, что всё это значит, но я – нет. Я часто слышу «Вы уверены?» и «Нужно дождаться результатов, прежде чем станет ясно» и всякое такое.

В комнате ожидания мама с папой сидят бок о бок, а я опять таращусь в окно.

– Малки, – начинает папа, и мама рявкает:

– Том. Не надо.

Он её игнорирует.

– Малки. Я знаю, что в прошлом ты бывал жесток к Себу…

– Папа! Честное слово! – Мама знает, что я не стал бы бить Себа. Ну – по крайней мере, не сильно и точно не в лицо. Они оба кучу раз видели, как мы дерёмся, особенно мама. Кроме того случая с джойстиком я как-то наградил Себа фингалом, когда толкнул его, и он налетел лицом на угол каменного забора. После этого меня на целую неделю посадили под домашний арест. А Себ однажды так здорово пнул меня в рот, что у меня порвалась губа, но его под домашний арест не посадили, потому что я тогда придавливал его к полу, и мама сказала, что я сам виноват и это моя дурацкая ошибка.

Беда в том, что папа в последнее время видит нас редко: он, наверное, думает, что я стал каким-то отморозком. На мамином лице появляется странное выражение, и я понимаю, что она тоже не до конца уверена, что я не бил Себа. Не на сто процентов – которых хотелось бы ожидать от мамы в подобной ситуации. Что до дяди Пита и бабули – они только что вернулись со стаканчиками кофе, и бабуля хочет обнять меня, что, конечно, мило, но начинает немного утомлять.

Что бы там ни собирался сказать папа, его прерывает всё тот же молодой доктор – он вернулся с пластиковым пакетом в руках.