Когда на небе нет звёзд

Тошнота все еще не отступает. Не хочу… Не хочу, чтобы рядом со мной нашли лужу блевотины. И чтобы потом, упоминание обо мне не вызывало ничего, кроме отвращения. Я закрываю глаза, успокаиваю себя, дыша через нос. Как там меня учили? Два вдоха и выдох, или три вдоха и два выдоха или сто вдохов и…

– Мир, взгляни. – этот голос…

– Ну, чего ты? Не бойся. – это голос мамы.

И вот уже страх почти не ощущается. Словно он где-то очень далеко. Сердце бьется все ровнее и ровнее. Я протолкнул рвоту внутрь, где ей самое место и открыл глаза.

– Ты же не хочешь пропустить молнии? – спрашивает мама, заговорщицки улыбаясь, смахивая с лица кудрявые прядки волос.

Я в нашей старой квартире, стою вместе с ней напротив окна, облокотившись на подоконник. На нас одинаковые теплые халаты. Мне шесть лет. Маме двадцать с чем-то. За окном сильная гроза. Первая гроза в моей жизни.

Это странно, чувствовать себя и актером и зрителем сразу. Удивляться происходящему и знать все свои реплики. Мне и шесть и двадцать три; я в парке аттракционов, и одновременно, в противоположной части города, в крохотной квартирке, с бежевыми стенами и мягким ковром. Облака черные, синие, фиолетовые и розовые. Дождь врезается в сияющую крышу, старого соседнего дома, растекаясь по ней десятком одинаковых ручейков. Ветер, срывающий ветки с деревьев, неистово ломится в наше окно. По краю деревянной форточки капает вода. Меня оглушают звуки рвущегося неба. Вдалеке сверкнула первая молния.

Я спрашиваю маму: – А, если они попадут в дом? А, если они взорвут дом?

– Не взорвут.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю.

– Откуда? – не унимаюсь я.

Мама поворачивается ко мне с серьезным лицом, и спрашивает: – Ты мне веришь?

Я не очень уверенно киваю ей и говорю «да». Она довольно улыбается и кладет руку мне н плечо.

На горизонте появилась еще одна молния. За ней еще одна. А потом небо разорвала самая яркая, близкая и громкая молния за эту ночь, и на секунду заставила мои плечи судорожно вздрогнуть, а легкие, задержать воздух. Это настолько красиво, что я не могу сказать ни слова.

– Знаешь, почему я их так люблю? – спросила мама, и тут же сама себе ответила – в миг, когда молнии ослепляют тебя, и ничего не видно, кроме яркого света, ты не думаешь ни о чем. В голове полное отсутствие мыслей. Ты еще не знаешь, как это прекрасно, когда мыслей нет… А ведь, этого не происходит даже во сне. Это как… при мигрени…. Голова раскалывается, и ни народные средства, ни таблетки, ничего не действует. Ты страдаешь, ноешь, массируешь пальцами виски по часовой стрелке и просто ждешь. Но потом кто-то отвлекает тебя, буквально на несколько секунд: просит о помощи, спрашивает, чем планируешь заняться завтра, или просто открывает дверь… не важно. Происходит все так неожиданно, что ты совсем забываешь о боли в этот момент. Она просто перестает существовать. И только, когда мысли оказываются на своих местах, и боль снова возвращается, ты осознаешь, что те несколько секунд, были лучшими за весь день.

Из сказанного мамой, я не понял ни слова и просто сказал: – А еще молнии очень красивые.

– Да, они очень красивые.

Небо выплеснуло очередную порцию разрядов.

Белоснежная вспышка затмила собой все вокруг. А рассеявшись, переместила меня.

Я сижу на деревянной лавочке; в небольшом парке с хвойными деревьями и искусственным прудом, обложенным разноцветными камнями. Мама примерно в тридцати шагах от меня. Стоит на каменном берегу, с ломтем хлеба – кормит уток. На ней синее платье, похожее на длинную рубашку с пышным подолом, разрисованным желтыми и оранжевыми бутонами лилий. На улице осень.

На этот день было много всего запланировано: сеанс в кинотеатре, планетарий, мороженное, карамельные конфеты, торт, и восемь восковых свечек. Парк с утками был только началом нашей праздничной программы, но из перечисленного, максимально отчетливо, я запомнил именно его.

Когда хлеб у мамы кончился, она подсела ко мне.

– Почему ты со мной не пошел? Было здорово.

– Мне больше нравится издалека смотреть.

Маму насторожил мой голос. И мое лицо.

– Тебе не весело? Что то случилось? Ты с самого утра какой-то хмурый.

– Не хочу, чтобы ты расстраивалась.

– Я расстроюсь, если не скажешь.

– Вчера вечером заходила наша соседка, попросить молока… Когда я открыл дверь, она назвала меня мерзостью.

Мама долго молчит. Через чур долго, как мне кажется.

– Мир, она имела в виду не тебя, а нашу квартиру… – наконец начала говорить мама, гладя меня по голове, улыбаясь изо всей силы: – Ты, как всегда устроил там бардак, а у нас все соседи на порядке просто помешаны, ты же знаешь.

– Но она смотрела только на меня.

Мама растерялась, ее улыбка стала еще более неестественной, а глаза забегали в разные стороны, как у ребенка, который первый раз попался на лжи.

– Я уродливый? – спрашиваю я.

– Что? Конечно, нет! Какая соседка к нам заходила?

– Элла из сорок девятой.