Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

По мере того как апрель сменялся маем, а у советской стороны по-прежнему не было четкой линии, западные политики становились все более оптимистичными. Они восприняли дебаты в России как свидетельство гибкости советской позиции[657]. В то же время существовали глубинные опасения по поводу давления, которому подвергался Горбачев дома – политического и экономического. Тэтчер особенно беспокоилась о том, чтобы «удержать Горбачева в седле». Еще в конце марта она сказала Бушу, что «глубоко обеспокоена»: Горбачев был «мрачен, пессимистичен и ощущал себя атакованным»[658].

Вашингтон и Бонн были согласны в том, что Запад должен помочь советскому лидеру. Коль и Геншер обсудили это с Бушем и Бейкером во время посещения Белого дома 17 мая. Они сосредоточились на том, как изменить «демонический образ» (Entdämonisierung) Западного альянса в глазах людей Советского Союза. Теперь министр иностранных дел Германии уже твердо придерживался идеи, что не нужно говорить о роспуске НАТО, и для настроения немецкой стороны стало характерно понимание неотложности: «Мы должны подтолкнуть объединение – пора собирать урожай». В Бонне помнили вопрос, заданный Шеварднадзе в Виндхуке: «А что, если перестройка остановится и к власти придет диктатор?»[659]

Если быстро не достичь соглашения об объединении Германии, то решение всех более широких вопросов европейской безопасности будет отложено. Это было бы плохо для Запада и СССР. «Важно подчеркнуть роль США и Западного альянса в обеспечении стабильности», – сказал Геншер Бушу, потому что в Восточной Европе «все еще было много своих трудностей на уровне стран». И добавил зловеще: «Это напоминает нам 1913 год». Вот почему НАТО помимо своей военной функции имеет «огромное политическое предназначение». Он призвал к тому, чтобы президент во время предстоящей через две недели встречи с Горбачевым «подчеркнул важность заключения договора по схеме 2+4» и тем самым связал вопрос с Альянсом. Все это должно быть подписано и скреплено печатью до осеннего саммита СБСЕ. Другими словами, Бонн сначала хотел решить германский вопрос, в его внутреннем и внешнем измерении, прежде чем перейти на более широкую орбиту Европы. Эти два вопроса должны были решаться последовательно, а не одновременно[660].

Как же тогда продать Советам идею включения объединенной Германии в НАТО? Коль сосредоточился на финансовых стимулах. Как сказал Буш в Кэмп-Дэвиде, у канцлера действительно были «глубокие карманы» – благодаря тому, что Коль любил называть «блестящей» экономической ситуацией в своей стране после восьми лет непрерывного роста. В начале 1990 г. инфляция составляла 2,3%, рост за весь год прогнозировался, возможно, на уровне 4%, а положительное сальдо экспорта составило 36,9 млрд немецких марок (21,5 млрд долл.). Напротив, уровень инфляции в США превысил 5%, а рост составил менее 2%, в то время как дефицит экспорта достигал 88,53 млрд долл. Короче говоря, у Коля было достаточно денег, чтобы использовать их в качестве рычага давления на Москву[661]. Он рассказал Бушу об «удивительных переговорах», которые недавно состоялись между Горбачевым и Тельчиком, особенно о секретной просьбе советского лидера о предоставлении 5 млрд немецких марок под гарантии правительства ФРГ и 10–15 млрд долл. от других банков, включая американские, чтобы закупить американскую пшеницу. По словам Коля, это выявило «огромные проблемы Горбачева с его кредитной линией», как краткосрочные, так и среднесрочные, что открыло Западу реальные возможности для переговоров. Коль стремился участвовать в такого рода дипломатии чековой книжки, пока она оставалась «незаметной на публике»[662].

Геншер, однако, хотел обратиться к Советам по принципиальным соображениям. Он был непреклонен в том, что Хельсинкский заключительный акт уже закрепил «права стран вступать в альянсы и выходить из них». Все, казалось, сошлись на идее о том, что восточноевропейцы имеют право покинуть Варшавский договор, но подавать таким образом Горбачеву случай с Германией было бы неверно. Вместо этого Геншер полагал, что Запад должен просто сказать Советам, которые сами подписали Хельсинкское соглашение, что Федеративная Республика всего лишь просит права «остаться» в Альянсе. Геншер пытался использовать согласованный принцип – право на самоопределение – тот самый, который Горбачев уже признал. Эта тактика срабатывала и раньше. Впервые это произошло на Мальте в декабре 1989 г., когда советский лидер признал право немецкого народа на самоопределение. А затем в Москве в феврале 1990 г., когда он предоставил немцам право объединяться, если они того пожелают[663].