Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

«Мы никого не боимся, – парировал Горбачев, – ни США, ни ФРГ». И он с вызовом добавил: «Я надеюсь, что из присутствующих никто не верит в такую чепуху, будто какая-то из сторон победила в “холодной войне”».

Советский лидер попытался вернуть себе инициативу. «Теперь о доверии. Вы утверждаете, что мы не доверяем немцам. Но почему же тогда мы дали добро их стремлению к объединению? Зажечь красный свет мы могли – механизмы у нас были. Однако мы предоставили им возможность делать свой выбор демократическим путем. Вы же говорите, что доверяете ФРГ, а тянете ее в НАТО, не позволяете самой определить свою судьбу после окончательного урегулирования. Пусть она сама решает, в каком союзе ей состоять»[669].

«Я полностью согласен с этим, – ответил президент. – Но немцы уже сделали свой выбор совершенно определенно».

«Нет, ты просто пытаешься поставить их под свой контроль… Если Германия не хочет оставаться в НАТО, она имеет право выбрать другой путь. Об этом же говорится и в Заключительном акте»[670].

Наконец они добрались до Хельсинки. Американские мемуары свидетельствуют о том, что президент быстро и ловко заманил советского лидера в свои сети. Фактически стенограмма показывает, что была долгая дискуссия, переходящая от одного к другому, прежде чем сам Горбачев поднял вопрос о самоопределении, заговорив о том, что объединенной Германии разрешено «самостоятельно определять свое будущее» и решать, «в каком союзе ей состоять». И только тогда Буш смог прижать его к Хельсинки[671].

Горбачев предложил им сделать «публичное заявление» по этому вопросу. Он хотел сказать, что они согласились с тем, что после объединения новая Германия «сама решила, членом какого союза ей состоять».

Буш предложил иную формулировку: «Соединенные Штаты однозначно выступают за членство объединенной Германии в НАТО; однако, если она сделает другой выбор, мы не будем оспаривать его, мы будем уважать его».

Горбачев ответил: «Я согласен. Я принимаю вашу формулировку»[672].

При этих словах в советском лагере началось явное волнение. Военный советник Горбачева маршал Сергей Ахромеев сердито сверкал глазами, когда громким шепотом разговаривал с Валентином Фалиным. Горбачев указал, что последнему стоит высказаться, и Фалин повторил первоначальную советскую позицию относительно конечной цели общеевропейской системы, которой предшествовал выход Германии из НАТО[673].

Но Горбачев уже проиграл игру, и пути назад не было[674]. На их совместной пресс-конференции в конце саммита 3 июня Буш уже мог сделать это очевидным, не вдаваясь в подробности:

«Что касается внешних альянсов Германии, то я, как и канцлер Коль и члены Альянса, считаю, что объединенная Германия должна быть полноправным членом НАТО. Президент Горбачев, откровенно говоря, не придерживается такой точки зрения. Но мы полностью согласны с тем, что вопрос о членстве в Альянсе, в соответствии с Хельсинкским Заключительным актом, должен решаться самими немцами»[675].

Принцип – это одно, а практика – совсем другое[676]. Что действительно беспокоило Горбачева, так это то, что в Восточной Германии у СССР было 380 тыс. солдат и военного персонала, а с ними 164 тыс. членов семей в более чем тысяче населенных пунктов. Вместе взятые эти гарнизоны занимали площадь, равную всей Саарской области в Западной Германии. Статистика вооружений была столь же внушительной: 4100 танков, 7900 единиц бронетехники, 3500 единиц артиллерии, 1300 самолетов и 800 тыс. тонн боеприпасов. Если бы, как хотел Коль, все это должно было быть выведено в результате объединения Германии, Горбачеву пришлось бы перебросить 10% личного состава Советской армии и 7,5% ее техники обратно в СССР. Это был бы логистический кошмар с серьезными социальными последствиями. И вывод всего этого повлек бы за собой огромные издержки для советского правительства, и так балансировавшего на грани банкротства[677].