Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Результатом 18 часов изнурительных переговоров было то, что Бейкер считал абсолютным минимумом. Тем не менее небольшого ослабления подавления Китаем прав человека в сочетании с ограниченным жестом Китая в виде устного обещания, что Пекин «намерен соблюдать» конвенцию РКРТ, тем самым ограничивая продажу ракет, было почти достаточно для поддержания двусторонних отношений и предотвращения любых последующих попыток Конгресса лишить Китай его торговых льгот наиболее благоприятствуемой нации. Бейкер был настроен философски: «Если мы не собираемся навсегда заморозить американо-китайские отношения, нам нужно было начать разговор». Со своей стороны, Буш остался доволен визитом и политикой своей администрации «конструктивного взаимодействия», как он любил это называть. «Я думаю, это того стоило», и «теперь мы сядем и решим, каков будет следующий шаг»[1782].

Обе стороны действовали прагматично, но в очень разных временных масштабах. Бейкер, работавший в рамках жесткого графика американского избирательного цикла, находился под сильным внутренним давлением, чтобы оправдать свою поездку в Пекин и политику США в отношении Китая в целом, добившись немедленных уступок. Администрация Буша также считала, что время пришло, потому что она рассматривала КНР как «ослабленный режим, который можно подтолкнуть к более гуманному обращению со своими гражданами и к демократическим переменам». Как выразился эксперт по Китаю Дэвид Лэмптон, «превосходство американских ценностей (о чем свидетельствует победа в холодной войне), военная и технологическая мощь Америки (продемонстрированная войной в Персидском заливе)» и потребность Китая в торговле с Америкой и другими западными странами, по-видимому, давали множество рычагов воздействия[1783].

Руководство КНР, хотя тоже стремилось к достижению результата, не разделяло восприятия Вашингтоном слабости Пекина. Китай не стал бы торопиться – и уж точно не поддался бы на то, что считал либо подкупом, либо шантажом: отсюда и отношение к Бейкеру в первые два дня визита. В КНР всегда помнили о древности своей державы, о положении и идеологической идентичности в мире после окончания холодной войны, при этом простирая свой взор далеко за пределы момента однополярности, который, казалось, ослепил американцев. Вот почему Цзян напомнил Бейкеру две строчки из древнего китайского стихотворения: «Здесь говорится, что, если вы хотите видеть дальше, вам следует подняться на более высокий уровень. Мы должны глядеть дальше, поднимаясь на более высокую точку, и смотреть в будущее». Восстановление китайско-американских отношений потребует времени и терпения. Это также должно было стать шагом на пути восхождения Китая к статусу мировой державы[1784].

Уверенность Китая в себе была только усилена захватывающей дух скоростью, с которой Советский Союз развалился в последние месяцы 1991 г. и кульминацией которой стало драматичное предновогоднее заявление Горбачева. Все, казалось, подтверждало слова Ли Пэна, сказанные Бейкеру в сентябре о том, что Тяньаньмэнь – это «хорошо». И в такой классической «трехсторонней» динамике Пекин рассматривал отношения с ослабленной Москвой, видя в этом способ оказать давление на высокомерный Вашингтон.

Китайское руководство долгое время с презрением относилось к Москве, считая, что «Советы плохо разбираются в экономике» и что Горбачев неспособен «принять какие-либо меры»[1785]. Но, когда он вдруг обратился к Китаю с просьбой о «сырьевых кредитах», Пекин воспользовался возможностью «поддержать» его двумя займами (333 млн долл. весной 1990 г. и 730 млн долл. в марте 1991 г.) на покупку китайского зерна, мяса, арахиса, чая, текстиля и потребительских товаров. «Кредит является частью усилий по укреплению отношений, – как-то сформулировал иностранный дипломат. – Они хотят, чтобы Горбачев поддерживал социализм»[1786]. Кроме того, Китай рассматривал Горбачева как полезного игрока в игре стратегического треугольника. Поскольку США могли начать давить на Китай, после того как «захватят Восточную Европу», по выражению Ли Пэна, Китаю нужно было разыграть свою московскую карту. «Различного рода международные противоречия, – сказал он, – дают нам пространство для маневра»[1787].