Когда поют деревья

Аннализа не стала придираться к бабушке, что на ней все еще вчерашняя одежда. Вместо этого затащила ее в спальню и показала свою работу, на которую ушла вся ночь. Картину Аннализа рисовала на холсте и не забыла ни единой детали – от навеса, на котором значилось «Уолт Бузински. Ремонт часов», до ботинок стоящей на цыпочках бабушки. Но главным был их с Уолтом поцелуй – быть может, самое прекрасное, что Аннализа видела в жизни.

Девушка думала, бабушка отчитает ее за то, что она подглядывала, однако вместо этого Nonna оттопырила губу и сказала, обернувшись к внучке:

– Какая… какая чудесная картина, nipotina.

Сердце Аннализы запело от счастья. Благодаря любви она все-таки нашла свой голос, и теперь ее ничто не остановит, даже если за картины больше не дадут ни единого цента. Еще она поняла, что любовь и искусство не только не исключают друг друга – в ее случае вдохновение не может жить без любви, как спагетти не могут без соуса и как она сама не может без Томаса.

Аннализа скрестила руки на груди.

– Nonna, я хочу тебе кое-что сказать.

Nonna хлопнула себя по лбу:

– Иисус, Мария и Иосиф… ну что еще?

– Томас прислал письмо. Он хочет, чтобы я приехала к нему на Гавайи, когда у него будет в мае отпуск.

Аннализа не знала, как отреагирует на это бабушка, и, к счастью, Nonna не стала сразу же ее ругать. После секундного размышления бабушка спросила:

– Ты едешь?

Аннализа горячо кивнула, словно ей предложили отведать сыра и вина в компании Микеланджело.

– Когда я увидела вчера вас с Уолтом… то наконец очнулась. Я так боялась повторить историю мамы, что никогда не допускала мысли, что мне повезет, и я вместо этого повторю твою историю. Знаю, ты едва пережила смерть Nonno, но счастье, которое у вас было, все равно перевешивает горечь потери. А теперь у тебя есть Уолт… и это так прекрасно.

Переполненная до краев любовью к Томасу, Аннализа горела желанием немедленно рвануть во Вьетнам, разыскать его и сказать, что она наконец разобралась со своими чувствами. Что любовь и живопись могут жить вместе, и мало того – только с Томасом Аннализа найдет свое истинное предназначение.

– Я люблю Томаса, Nonna – так же, как ты любила Nonno и как, возможно, любишь Уолта. И сколько бы я ни умничала и ни пыталась без него обойтись – все это бесполезно. Я не хочу жить без него пустой жизнью. Для меня он важнее всего на свете.

Nonna скрестила руки, и Аннализа приготовилась к худшему. Но бабушка снова ее удивила:

– Тогда поезжай-ка лучше к нему и расскажи о своих чувствах.

Аннализа округлила глаза и раскрыла рот:

– Ты не шутишь?

Nonna сдержанно усмехнулась.

– Если ты за все это время так и не смогла выкинуть его из головы, то, видно, придется тебе его полюбить.

Волоски на руках у Аннализы встали дыбом, и по спине пробежал холодок. Хотя она в любом случае собиралась на Гавайи, чем бы ни закончился этот разговор, но бабушкина поддержка укрепила ее чувства и решимость. Шагнув к ней, Аннализа крепко ее обняла.

Расспросив турагента о билетах на Гавайи, Аннализа отправилась в старый порт и разыскала на складе Шэрон Максвелл. Шэрон перекрасила волосы в красный цвет и сейчас работала над гигантским полотном. Аннализе было совестно ее отвлекать, но ей не терпелось поделиться с художницей своим последним открытием – и, конечно, извиниться.

Она постучала в дверь. Шэрон положила кисточку, чтобы ответить. Аннализа бросила взгляд на свою папку, волнуясь, что художница даже не захочет посмотреть на ее работу. Или вообще не захочет видеть бывшую ученицу.

– А я все думала, увижу я тебя когда-нибудь или нет, – вместо приветствия сказала Шэрон.

Ее фартук был запятнан красными и фиолетовыми красками. Шею украшало ожерелье из крупных сверкающих бусин.

Аннализа поняла, как она скучала по своей учительнице. Возможно, самым важным уроком Шэрон оказался последний, когда художница сказала, что все женщины Аннализы – пустые.

– Простите, Шэрон. Даже не знаю, что сказать. Я вела себя как самоуверенный ребенок.

Шэрон приоткрыла дверь пошире – она будто бы ждала Аннализу.

– Думаешь, я сама никогда не сбегала с урока? Гораздо больше меня печалят художники, которые никогда не выходят из себя – потому что им-то как раз все равно.

– Мне совсем не все равно, – призналась Аннализа, готовая чуть ли не встать на колени. – Я хочу лишь стать настоящим мастером. Для себя, а не для других. Чтобы жить не зря и хоть как-то применить ту крупицу таланта, которая мне досталась.

– Ты уже и так этому научилась, Аннализа. Я нисколько не сомневаюсь. Но в то же время ты в самом начале пути, согласна? Надеюсь, ты пришла опять записаться в мой класс?

Вспыхнув от волнения, Аннализа горячо ответила:

– Я очень этого хочу.

Шэрон хлопнула в ладоши, зазвенев браслетами.

– Самая лучшая новость за неделю!

Пригласив Аннализу войти, она рассказала, кто из класса уже ушел и как зовут новеньких.

А потом указала на папку:

– Что у тебя там?