Когда поют деревья

Аннализа улыбнулась. В ней заговорили старые страхи, но уже не так громко, как прежде, и она смогла их подавить. По правде говоря, даже если Шэрон не понравится ее работа – неважно. Важно другое – то, что она нарисовала прошлой ночью на холсте и впустила в свою жизнь в эти месяцы. Любовь – не лекарство, чтобы сбежать от реальности. Любовь – ключ к смыслу жизни.

Они зашли в мастерскую, Аннализа расстегнула кнопку и вынула натянутый на раму холст, на котором были нарисованы Уолт и Nonna. Положив его на стол Шэрон, Аннализа отступила назад, вновь любуясь своей работой. Может, это были не Пикассо и не Мэри Кассат, но, боже правый, – зато это была Аннализа Манкузо. Она жила в глазах нарисованных ею стариков, в которых отражалась их душа, в их движениях. В том, как Nonna тянулась к Уолту, заглядывая ему прямо в сердце. В том, как Уолт ее поддерживал, уговаривая поверить, что он будет любить ее изо всех сил столько, сколько ему отпущено.

Шэрон долго смотрела на картину, и когда она обернулась, Аннализа приготовилась выслушать ее приговор.

– Ну наконец-то, – сказала Шэрон. – Не знаю, чем ты занималась последнее время и как ты к этому пришла, но у тебя получилось. Ты нашла себя, милая.

У Аннализы задрожали плечи, и она разрыдалась. Девушка распахнула руки, и они с Шэрон обнялись. Это были слезы радости, что она все-таки добилась чего-то в жизни – и речь не только об этом рисунке. Слезы облегчения, что тяжкая работа не пропала впустую. И грусти за маму, которой не дали ни малейшей надежды осуществить мечту.

Когда, после самых сильных рыданий в своей жизни, Аннализа вытерла глаза, Шэрон подняла холст и отдала ей обратно.

– Теперь иди и повтори это снова. А потом еще, еще и еще.

Глава 28 Алоха, девушка с Мэна

В последнюю неделю мая Уолт привез Аннализу в бостонский аэропорт. Девушка обняла его на прощание и велела не забывать о лекарствах. Nonna взялась помочь в магазине, пока ее не будет.

Зарегистрировавшись, Аннализа впервые в жизни взошла на борт самолета. Сначала она пыталась читать книгу, но была так взбудоражена, что в итоге большую часть полета смотрела в иллюминатор. Когда шасси коснулись асфальта в Гонолулу, Аннализа находилась в полном неведении, чего ожидать. Единственное, что передал Томас после того, как она сказала номер своего рейса, – это что он будет ее ждать.

Аннализа присоединилась к веренице пассажиров, выходящих в аэропорт, и, когда увидела Томаса, у нее перехватило дыхание. Рядовой Томас Барнс, одетый в форму, ждал ее у выхода с рейса. Аннализа еще никогда не видела его таким красивым. На секунду ей даже показалось, что она одна из девушек из песни Элвиса Blue Hawaii, а Томас – это ее собственный Элвис.

– Алоха, – поздоровалась Аннализа.

Вблизи она заметила на щеке у Томаса царапину. Что же он повидал и что испытал за месяцы, проведенные во Вьетнаме? Аннализа не могла и не хотела себе этого представлять.

– Какая же ты красивая.

Он улыбнулся, и Аннализа всем сердцем почувствовала, как он по ней скучал.

Томас повесил ей на шею гирлянду из белых и лиловых орхидей и отступил, будто не зная, что теперь делать – то ли поцеловать ее, то ли обнять. Словно оставлял выбор на ее усмотрение.

Но Аннализа летела в такую даль не ради того, чтобы изображать друга, а Томас отвоевал половину своего срока не ради того, чтобы пожать ей руку. Аннализа расслабилась, как учила ее Шэрон, и прижала губы к его губам. Пассажиры вокруг захлопали, точно это было в порядке вещей.

Когда они перестали целоваться, Аннализа спросила:

– Какие новости, солдатик? Загар у тебя просто убойный.

Томас засмеялся.

– Черт, как я по тебе соскучился.

– Ты же не станешь распускать нюни?

Но Аннализа и сама была растрогана.

– А если стану?

Глаза Томаса смотрели иначе, чем прежде – словно он частично расстался с юностью.

– Я тоже скучала.

Они забрали чемодан и вызвали такси. Машина остановилась возле скромного отеля на Вайкики-Бич под названием «Молокаи». Зайдя в их номер на первом этаже с видом на море, Аннализа сразу выбежала на террасу, в нескольких шагах от которой начинался песок. Первый ее взгляд на океан и пляж был словно взгляд матери, впервые увидавшей ребенка. Белый песок растворялся в воде, точно кусок масла. Аннализа и не представляла, что на свете существует столько оттенков синего. Для жительницы Мэна, никогда прежде не пересекавшей границу штата, это было неоспоримое доказательство того, что Бог приложил руку ко всему, что существует на свете, и смешал краски так искусно, что за ним не смогут угнаться даже величайшие художники.

Далеко слева виднелась длинная цепочка отелей и возвышалась живописная гора, нисколько не похожая на горы Мэна. Эта гора явно была вулканического происхождения – зубчатая и лишенная деревьев, она казалась неземной. Аннализа окинула взглядом горизонт, гадая, какие еще чудеса она здесь увидит.

Томас встал рядом, обнял девушку за талию и поцеловал в шею.

– Я так счастлив, что ты приехала.

От его дыхания по коже побежали мурашки.

– И я тоже, – прошептала Аннализа, охваченная восторгом свободного падения в любовь.