У герра Хефта был оглушительно шумный малолитражный автомобиль, который в любое время дня и ночи предоставлялся в наше распоряжение. При гостинице имелось и свое такси, которое бородатый шофер использовал в качестве детской для своего новорожденного ребенка. Когда намечалась поездка, шофер извлекал младенца с заднего сиденья, а потом, управляя автомобилем, баюкал на коленях.
По двору свободно гуляли два гуся, которые щипали всех, кто проходил мимо. Герр Хефт все время обещал их зарезать, но, даже когда я уезжал из страны, птицы были еще живы. Еще имелась свинья, которую он таки зарезал, и фрау Хефт наготовила великолепное изобилие колбас и паштетов. Вообще кухня ее, по меркам Аддиса, была отличной. Когда мы ели, герр Хефт зависал над столами, отслеживая, что уходит сразу, а что остается на тарелках. «Вкусно, нет? – спрашивал он, искренне огорчаясь, если кто-нибудь отказывался от блюда. – Делать тебе яйки, да?»
Из столовой дверь вела в комнату Хефтов, и все, что было в доме ценного, хранилось там. Если кому-то требовалось разменять банкноту в сто талеров или принять аспирин, сменить полотенце или перекусить ломтиком колбасы, купить бутылку кьянти, радиобюллетень или запасную часть для автомобиля, получить выстиранное белье или счет за неделю, фрау Хефт ныряла под кровать и выдавала требуемое.
Для большинства английских журналистов и фотографов пансион «Немецкий дом» вскоре сделался штаб-квартирой. Мы нанимали собственных слуг, украшали свои номера коврами из обезьяньих шкур от русского князя и туземными картинами от бродячих художников, то есть в целом жили вполне сносно. Американцы, более подверженные влиянию «Бедекера», решительно хранили верность господину Какофилосу.
В городе было два увеселительных заведения, «Ле Селект» и «Перроке», более известных под фамилиями хозяев, «Мориатис» и «Идо». В каждом имелись бар и зал для просмотра звукового кино. Мадам Идо также держала кухню и распускала слухи, будто там отменно готовят. Время от времени она развешивала по городу рекламу особых деликатесов: «Грандиозный ужин», «Рубец по-кански
– Бедная женщина! – приговаривала она. – Что она тут потеряла? Ехала бы к себе в Бордо. У нее даже физиономия постная.
Господин Мориатис, настоящий красавец-негодяй, был греком; мсье Идо, настоящий страшила-негодяй, – французом. Оба, по слухам, поколачивали жен, однако мадам Идо утверждала, что ей это даже нравится. Мадам Идо создавала вокруг себя атмосферу притворного веселья, а мадам Мориатис – подлинного уныния. С мадам Мориатис можно было мрачно обсудить красоты Франции и вероломство абиссинского национального характера; она все время извинялась за несовершенство предлагаемых ею увеселений, и собеседники пытались ее подбодрить.
– Шика не хватает, – сетовала она и была совершенно права. – Мне хочется большего. Сюда бы итальянцев – мы бы устраивали танцы во время аперитива, а наверху сделали бы номера с туалетными комнатами – на европейский манер.
Мадам Идо все норовили ущипнуть и шлепнуть пониже спины, говорили, что фильмы у нее сущий кошмар, а спиртное – отрава. «Ле Селект» претендовал на респектабельность и временами устраивал благотворительные утренники, которых не чурались члены дипломатического корпуса. В «Перроке» на такую чепуху не разменивались. Оба заведения процветали на контрасте, потому как после часа, проведенного в любом из них, клиент стремился в другое.
Большинство приезжающих в Аддис-Абебу жалуются на те или иные недомогания. У меня была легкая дизентерия вкупе с сильной простудой; я двое суток лежал пластом с головокружением, слабостью, дурнотой, и только череда не допускающих возражений телеграмм с Флит-стрит возродила во мне чувство ответственности: «Требуется всесторонний телеграфный отчет яркий материал также все новости», затем «Просьба указать срок отправки всестороннего телеграфного отчета», далее «Предполагаем сбой работе телеграфа» и, наконец, «Каковы альтернативные средства связи случае сбоя?».